Секрет Любимова. Валерий Золотухин

ты чувствуешь себя, Валерий? – Шеф.

      – Мне невозможно играть, Ю.П., это убийство, я свалюсь сверху[45].

      – Я требую, чтобы репетировал Золотухин. – Дупак.

      Высоцкий срывает костюм (он еще поддал, как увидел, что вовремя не дали костюма и я с текстом):

      – Я не буду играть, я ухожу… отстаньте от меня.

      Перед спектаклем показал мне записку: «Очень прошу в моей смерти никого не винить». И я должен за него отрепетировать?!

      Я играл Керенского, я повзрослел еще на десятилетие, лучше бы уж отменил Дупак спектакль. У меня на душе теперь такая тяжесть.

      Обед. Высоцкого нет, говорят, он в Куйбышеве. Дай бог, хоть в Куйбышеве.

      Меня, наверное, осуждают все: дескать, не взялся бы Золотухин – спектакль бы не отменили и Высоцкий сыграл бы. Рассуждать легко. Да и вообще – кто больше виноват перед Богом? Кто это знает? Не зря наша профессия была проклята церковью, что-то есть в ней ложное и разрушающее душу – уж больно она из соблазнов и искушений соткана. Может, и вправду мне не надо было играть?!

      22 марта

      Два дня очень мало писал. Уже висит приказ об увольнении Высоцкого по 47-й ст. Ходил к директору, просил не вешать его до появления Высоцкого – ни в какую: нет у нас человека. И все друзья театра настроены категорически. Они-то при чем тут?

      Уезжает сегодня теща в санаторий, а скоро и Зайчик полетит на съемки. Я с Кузей вожжаться остаюсь. Вот он пришел как раз на эту фразу.

      Это было сумасшествие – браться играть Керенского срочным вводом! Но Бог не оставил меня.

      У Зайчика украли 25 рублей на спектакле.

      Высоцкий летает по стране. И нет настроения писать, думать, хочется куда-нибудь уехать, все равно куда, лишь бы ехать.

      Даже ехать в метро приятно, когда мало людей: сидеть на одиночном сиденье в углу, сжаться в комочек, засунуть руки в теплое место и думать о чем-нибудь, все равно о чем, чаще все о том же: уступать или не уступать место?! И приводить разные доводы и оправдания и даже философские подоплеки искать, почему я сегодня должен встать и уступить место, а вчера мог этого не делать, и правильно, что не сделал, и пусть совесть помолчит.

      23 марта

      Обед. Шеф после прогона хвалил:

      – Очень правильно работаешь, очень, и вообще, товарищи, есть хорошие вещи, появляется спектакль и т. д.

      Можаев:

      – Ну просто неузнаваемо работаешь, молодец, всё уже в порядке, в седле.

      Вот ведь какая наша судьба актерская: сошел артист с катушек, Володька, пришел другой, совсем вроде бы зеленый парень из Щукинского[46], а работает с листа прекрасно, просто «быка за рога», умно, смешно, смело, убедительно, и сразу завоевал шефа, труппу и теперь пойдет играть роль за ролью; как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». А не так ли и Володька вылез, когда Губенко убежал в кино и заявление на стол кинул, а теперь дал возможность вылезти другому… но и свои акции подрастерял, т. е. уже вроде не так и нужен он теперь театру, вот найдут парня на Галилея…

      Насчет «незаменимых нет» – чушь,

45

Артист, играющий Керенского в спектакле «Десять дней…», должен произносить речь, стоя на плечах партнера.

46

Речь о Феликсе Антипове, впоследствии ведущем актере Театра на Таганке.