Мужчины о счастье. Современные рассказы о любви. Дмитрий Емец

обжирались печеньем и икрой, тогда как народ, именем которого так любят клясться все идеологические жулики, трупы на саночках возил и примеривался к людоедству. За это ведь тоже полагается какая-нибудь статья даже сейчас. Правда, товарищи?

      – Пау-пау, – сказал кроткий идиотик, обняв бабушку.

      Вот тут-то осенью 2014 года и раздались залихватские звуки баяна, и неизвестная Гдову пожилая женщина в солнцезащитных тёмных очках, но с инвалидной клюшкой, вдруг вывела безо всякого смущения:

      Меня милый не целует,

      Говорит: «Потом, потом».

      Я иду, а он на печке

      Тренируется с котом.

      Но это ещё что! Другой старушечий голос вдруг подхватил:

      В санатории была,

      Там меня обидели.

      Всех старух в кусты водили,

      А меня не видели.

      Тема эта оказалась актуальной, и Гдову довелось услышать другой вариант этого же текста:

      В санатории была,

      Всего насмотрелася.

      Под кусты не затащили,

      А ведь так хотелося.

      Ознакомился он также и с новой версией песни на слова крестьянского поэта XIX века Ивана Сурикова про тонкую рябину, которая хотела «к дубу перебраться»:

      Но однажды ночью

      Страшный шум раздался.

      Это дуб влюблённый

      С места вдруг сорвался.

      И от той любови

      Клён такой родился,

      Что Мичурин плакал,

      А народ дивился.

      И наконец:

      – Калина красная, калина вызрела, – вдруг грянул нестройный, но дружный хор под руководством неугомонного седого баяниста Николая Михайловича, который имел полное право сказать про себя «да меня здесь в «Пнёве-на-Нерехте» каждая собака знает».

      Потому что родился здесь, жил и помрёт. Куда ему ещё деваться?

      А Гдов закрыл глаза и перенёсся на сорок лет назад, в осень 1974-го, когда на колхозном рынке сибирского города Абакана внезапно узнал из обрывка газеты о смерти Василия Макаровича Шукшина.

      Какой колхоз был в 1974 году, такой и колхозный рынок. Мясом ещё с утра отторговались. В провинциальных магазинах его тогда вообще не было, а на рынке за ним очередь тогда занимали наудачу, к пустым весам, а уж будет ли на этих весах свининка, говядина или баранинка – это уж как повезёт, может, и вообще ничего не будет. Картошку ещё не всю распродали, в том году картошки много уродилось, орехи кедровые ещё продавали, грибы свинушки, мёд, алтайское мумиё, рябину, калину, берёзовые веники, «лица кавказской национальности» ещё торчали со своими баснословно дорогими фруктами.

      Ветер гонял по мусорной базарной площади обрывок какой-то газеты, который вдруг чудом прибило к ногам Гдова. Гдов увидел некролог, знакомое лицо и сразу же всё понял, сразу же поверил в то, что Шукшина уже больше нет на земле. Год назад он был у него в Москве на улице Бочкова, 5, и тот, узнав, что Гдов едет из города К. в Ленинград, написал