Письма в квартал Капучино (сборник). Георгий Панкратов

глубже проваливался в какой-то мистический сон, но знал, что тот день был на самом деле.

      Старик попытался приподняться, но неуклюжая попытка вновь закончилась ударом о пол.

      Несговорчивая машина времени возвращала его в день, который когда-то точно был прожит, и это был один из счастливейших дней – они отмечали какую-то дату. «Сколько-то лет, как решили быть вместе», – вертелось в зудящей голове. Шли по солнечной улице в ресторан, ему чуть за сорок, ей чуть меньше сорока. Но о чем они говорили, во что были одеты, что было до этого, да и вообще когда все это было, проклятое помутнение не давало вспомнить. Там была кошка, да, там была кошка, и не одна. Кусок забора, торчащие железные прутья и залитая солнцем улица.

      – Автомобиль, – прошептал старик и вновь попытался встать.

      Воспоминания приходили вместе с болью, физической болью, которая снова давала о себе знать. Не те, что он хранил, не те, к которым обращался в минуты грусти или романтического – с ним случалось и такое – настроения. Не те, в которых и он, и она помнили каждое слово, каждое движение свое: целые истории, которые могли безошибочно рассказать, лишь взглянув на фотографию из альбома, только друг другу – больше было некому, – не те, а другие воспоминания, которых словно бы и не было никогда, словно бы они пришли из другого измерения, где хаотично хранятся случайности, незначительные и неброские фрагменты прожитого, моменты обыденности, где они переплетаются друг с другом настолько, что дата, время и место событий становятся категориями, лишенными всякого значения. Внезапная боль выпускала их, и тогда там появлялась молодая она. Не старуха еще…

      – Мне уже под восемьдесят, а ты никогда не называл меня старухой. Надо признать: старуха и есть, – говорила она, собирая пролитый чай тряпкой. Рука дрожала, вот и разбила любимую чашку, подаренную им в наборе. – Ничего, есть еще чашечка, – шептала она. – Куда-то подевалась чашечка.

      Старик-то помнил, что предпоследняя чашечка была разбита пару дней назад, ее осколки все еще лежали в мусорном ведре.

      – Ну, какая же ты старуха. – Он гладил ее руку и смотрел куда-то вдаль. Но, помолчав и словно спохватившись, посмотрел на нее. – Какая же ты старуха, – повторил зачем-то.

      – Ну, заладил, – осадила она.

      – Нет. – Он словно нашел что сказать, подобрал нужное: – Ты всегда была моей женщиной, самой нужной мне женщиной. Когда мы познакомились, ты была молодой-молодой. – Он улыбнулся чему-то. – Хотя тебе было под сорок, но я никогда не замечал этого. Не замечаю и сейчас. – Он пожал плечами. – Твоего возраста нет. Да и я иду рядом с тобой, мы всю жизнь действительно вместе. Ну а кто знает? Мы как одно целое, мы же прожили с тобой, да? Мы не замечаем возраста друг друга, как не замечаем своего. Жизнь так устроена.

      Она почему-то молчала. Тряпка давно лежала на полу, но Нина Валентиновна не думала об этом: должно быть, забыла, что подтирала лужу.

      – Ну а ты что-нибудь поняла из моих слов? – произнес старик.

      – В