Тайное сокровище Айвазовского. Юлия Алейникова

во дворе, – кивнул за окно Тарас Гаврилович. Болтливость явно не была его пороком.

      – Расскажите подробнее.

      – Летом дело было вроде. Я двор мел, он зашел, присел на лавочку, спросил спички, папиросой угостил. Разговорились. Он сказал, что по соседству живет, недавно переехал.

      – Переехал? – заинтересовался Алексей. – Откуда и почему?

      Сколько лет Коростылев прожил на Красноармейской, они с майором как-то не проверяли.

      – Почем мне знать? Переехал и переехал. Потом еще раз зашел, сказал, что у него в этом дворе перед войной знакомые какие-то жили.

      – Знакомые? – еще больше заинтересовался Алексей. – Кто такие, фамилия, номер квартиры?

      – Ничего такого он не говорил. Сказал просто, что в третьем этаже, он даже на окна их все поглядывал, привычка у него такая была, – пожал плечами дворник, доставая папиросы.

      – А кто на третьем этаже до войны жил?

      – Почем мне знать? Я тогда дворником не был, да и жил в другом месте, на Звенигородской. Наш дом разбомбили. – Он затянулся крепкой вонючей папиросой.

      – Хорошо, а сейчас на третьем этаже кто живет?

      – Да много кто, дом-то большой. Лютиковы, это справа, они три комнаты занимают, много их. Соседи их Петровы, у тех одна. Потом баба Маня с ними же. В другой парадной Тихоновы, Кострюковы, Воронин, Горловы и Лепикова с дочкой. А в следующем подъезде…

      – Стоп. Вы мне их лучше напишите.

      – А чего писать-то, мало ли напутаю? Ты лучше в контору сходи, они тебе по документам все распишут.

      Точно. Надо будет вместо архива с утра в жилконтору сходить за списком жильцов. Вдруг кто-то из них по старым делам Коростылева проходил.

      – Хорошо, – вернулся Алеша к беседе. – Зашел, значит, Коростылев к вам раз-другой, а дальше?

      – А дальше что? Стал захаживать. Летом почти каждый день, зимой пореже. Он сторожем где-то работал, сутки через трое, вот выспится и на другой день зайдет. Сын у него на флоте служил, а жены и вовсе не было, так что он, как и я, бобылем жил. Одинокий, значит.

      – Может, он о каких-нибудь знакомых, друзьях рассказывал? Или, может, о родственниках? Были же у него родственники?

      – Кроме сына, никого. А он ни о ком и не говорил больше. О работе или о сослуживцах бывших, бывало, вспомнит, так то вскользь, к слову.

      Дворник заметил его неудовольствие.

      – А вот сыном он очень гордился. Хоть тот ему и не родной.

      – Как это не родной? – вскинулся Алексей.

      – А так. Приемыш. Усыновил он его, когда мать умерла. Отец-то Костин еще в войну погиб, а мать уже после, в 1955-м, что ли? Парнишке тогда уже лет пятнадцать было или больше. Сергей говорил, да я как-то не запомнил.

      – А откуда он взялся, этот мальчик? Он был сыном соседей или друзей? Или Коростылеву просто пришло в голову пойти в детский дом? – допытывался Алексей, ощущая непонятное волнение.

      Ничего из ряда вон в истории с усыновлением не было, после войны многие семьи были разрушены, дети оставались сиротами, кого-то усыновляли родственники или знакомые, а иногда и просто чужие люди. Но, во-первых, Коростылев усыновил мальчика через десять