Black & Red. Татьяна Степанова

вопли являлись расплатой за «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок».

      «Наших болельщиков на трибунах однозначно больше. „Зенит“ – бело-голубые…»

      Комментатор в телевизоре захлебывался. Катя вяло ковыряла вилкой колечки жареных кальмаров. Закуска к пиву.

      «Трибуны питерцев слышно хорошо. Болельщики скандируют. Угловой! Опасный момент… На Флетчера высокий навес…»

      В баре было не так уж и много болельщиков. Москва наблюдала за потугами «Зенита» с ироническим прищуром. Но те, кто собрался в баре, орали, свистели и гоготали – один за десятерых.

      Катя косилась на мужа. Вот и симпатичный он у нее, хорош собой, бродяга, и костюм этот черный у него классный, и белая рубашка, так что же сейчас у него такая свирепая бандитская рожа? Ведь это всего-навсего футбол. Это же надо так из себя выходить?

      «Штрафной в ворота „Манчестера“. Еще одна передача! Бить надо! Штанга! Руни пробил, Малофеев выручил! Погребняк вносит мяч в сетку ворот!»

      ГО-О-О-ОЛ!!

      – Красиво забили! Браво, питерские!

      – Чего питерские, и так совсем уже на голову сели.

      – «Спартак» бы попробовал.

      – «Спартак» еще себя покажет.

      – Вадик, – позвала Катя робко.

      – Подожди.

      Катя вздохнула. Прямо сросся с этим теликом над стойкой бара. На поле мельтешили игроки – судорожные перебежки, отчаянная решимость забить. Кате отчего-то вдруг вспомнились строчки «Бармаглота» из «Алисы»: «Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве».

      «Футболисты на своей половине и очень грамотно прикрывают дыры, куда можно проскочить…»

      Хливкие шорьки пырялись…

      «Вы послушайте, что творится на трибунах. Болельщики поют, скандируют. Они зажгли флэшфайеры».

      «И хрюкотали зелюки…» – Катя смотрела на Драгоценного, с горящими глазами он издавал горлом какие-то утробные звуки – ярости, азарта, восторга.

      «Раз-два-раз-два, горит трава… Ува! Ува! И голова барабардает с плеч…»

      Пестренький мячик катился по зеленой травке, и с ним, только с ним, казалось, была в этот миг связана жизнь и судьба Драгоценного.

      «Ну и пусть, пусть орет, разоряется. Пусть делает что хочет. Пусть. Уедет вот скоро, надолго уедет, как я буду без него, это ужасно, это невозможно». Катя тоже смотрела на экран.

      «Как здорово действует Анюков, какой прорыв…»

      – Что он делает, что он делает, бить надо, бить… Что ж это он делает, подлец!

      За окном давно «варкалось», Таганку окутала августовская ночь. В перерыве Драгоценный влил в себя бог знает сколько пива. Сграбастал грустную Катю за руку, поцеловал в запястье.

      – Моя жена!

      Телик бармен в перерыве переключил на НТВ, чтобы клиенты не скучали. Шла передача Владимира Соловьева.

      – И тут тоже про англичан, – хмыкнул кто-то пьяненький за соседним столиком. – Совсем опупели с ними.

      Упоминались убийство в Лондоне Литвиненко, радиоактивный