Город не принимает. Катя Пицык

что же это?

      – Это недействующая церковь, Уля.

      – Этот собор строил обыкновенный, земной человек. Который пролил много крови. Поэтому собор недействующий. Но красоты-то он – божьей! Мы просто подойдем, посмотрим, и все.

      Асфальт перед собором блестел. Пленка воды покрывала твердь живой кожей, струящейся от затерянного центра к краям. Гранитные колонны смотрелись как ноги слонов, бредущих в воде по самые глаза. Мы встали под южным портиком. «Храм мой храм молитвы наречется». Уля стояла между колоннами, под краем крыши, на границе отвеса дождя и защищенного сухого места. Она протягивала руку вперед и касалась падающей воды.

      – Так что тебе сказал Шишин?

      – Сначала спросил, как живу, где деньги беру на жизнь. Пробивал.

      – И что ты ответила?

      – Сказала, что замужем была, за Касьяном Радчиком.

      – А кто это?

      – Так, тусовщик один. Модный парень. Много тусил в начале девяностых, наши девочки часто с ним работали. А в меня он был влюблен, хотел жениться. Хороший мальчик.

      – А почему не женился?

      – Ему мама не разрешила.

      А кз, к же… Ты обманула Шишина?

      – Угу.

      – А если Шишин узнает?

      – Не узнает. Как можно узнать? Радчик давно в Цюрихе, ему и дела до нас до всех нет.

      – Так, а сейчас как ты сказала, как живешь сейчас?

      – Сказала, Радчик бросил меня. Променял на целку из Мигдаля.

      – Чего?

      – Неважно. В общем, сказала и сказала. Дело вообще в другом. Шишин за вход просит штуку баксов. В смысле за месяц, говорит, плати вперед. Я говорю: отработаю, пусти только. А он артачится, типа, держит понт, знаешь, человек такой – принципиальный. Вернее, это он так о себе думает.

      – Уля… Какой вход? За что штука?

      – Ой, ну плата, просто ежемесячная плата, обыкновенная, только он хочет, чтоб я отдала вперед, не через месяц, как заработаю, а сразу, сейчас, словом, предоплату просит.

      – А плата за что?

      – За место. В «Женеве» работает семь-восемь девочек. Каждая отдает за месяц плату, штуку. Правила такие.

      Меня потрясло до глубин. У меня просто залип язык!

      – Э… А сколько же там зарабатывают?

      – По-разному, можно и пять штук заработать. Можно и три. Можно вообще не заработать. Только в долги залезть. Это уж как масть. Как сезон.

      Она прислонилась к колонне спиной.

      – Мы сюда приходили с папой, часто. У меня в детстве от красоты Исаакиевского собора температура проходила. Я трогала его руками и выздоравливала. Представляешь? Знаешь, я иногда достаю свои локти и кусаю их до крови. Столько красоты прошло мимо меня! Столько любви прошло мимо меня! Столько смысла, столько папы… Все просыпалось сквозь пальцы. Я не могу тебе передать этого чувства.

      По лестнице поднимался бомж. Я думала, он хочет спрятаться под портиком от дождя, но, оказалось, оборванец нацелен обратиться к Ульяне. Остановившись в паре ступеней от нас, он простер руки и, жестикулируя, замычал что-то, быстро и скомканно проговаривая какие-то слоги, должные,