Повесть о любви Янкеля. Сергей Черныш

и не нужное.

      Итак:

      Я стар, и потому родился очень давно. Физически появился ещё при царе, но осознанно увидел мир глазами молодого человека уже в Стране Советов. Контрастные воспоминания детства, которые ярки и эмоциональны, сменились рациональностью взглядов, желанием финансовой независимости и какого-то статуса в семье и на работе. То, что я стар, уже упоминалось, именно поэтому мне трудно разделить, что было до Революции, немного потом, затем НЭП и совсем потом, так что вы простите невольную путаницу – к основной идее повествования это никак не относится. Нашим сознанием и мировоззрением так часто манипулировали, что понять, как и когда каждый из нас смотрел на мир, – очень трудно.

      Большую часть сознательной жизни прожил в стране, которой уже нет, в стране, чья идеология оказалась утопией. Родился и родился, причём в еврейской семье, где есть независимые от буйства фантазий правящей элиты свои традиции и вековые устои, – на них-то меня и настояли. Если убрать амбиции и брать во внимание наглядные факты, то нужно вернуться к истокам. Про Киев вы точно слышали – это то место, куда указывает стрелочка цивилизации из Бердичева. Но и Бердичев не исток, к нему тоже ведёт стрелочка. Если вы учили математику, то понимаете, что с какой-то одной пульсирующей точки идёт вектор, что лучом называют. Хотите спросить за ту точку? А я вам так отвечу: не вы первый! Математики мира только теперь заинтересовались неповторимостью процесса поворота подсолнуха, а процесс этот имеет изначальную программу, точку начала, что вектором развилась. Визуально наглядно, а так, чтоб объяснить в деталях, так это такое нет, что неподвластно даже советскому гениальному физику Д. И. Блохинцеву, который самолично блестяще разоблачил Копенгагенскую интерпретацию квантовой механики, предложив как альтернативу советский, пролетарский вариант, – меня это где-то заставляли выучить, я и запомнил, не ведая, о чём речь, но понимая, что звучит умно. Так вот, я вам скажу – Бердичев, что общее начало, и ещё далеко амбициозной Жмеринки до этой сути, весь вышел из корня – Бершадью представленный. Это точка цивилизации. Нет, Адамов и Ев здесь предостаточно, но они не то чтобы первые. Вот в Бершади я и родился до Революции, которую поддерживаю и каждый год праздную, чтоб вы не подумали за другое.

      Я в семье был самый младший, пятый ребёнок, хотя вообще-то восьмой – тогда дети часто умирали. Самая старшая сестра Роза мной воспринималась как взрослая женщина, имеющая со мной родство, хотя мне были роднее её дети, старший из которых был не намного младше меня. Учёба и воспитание стёрлись с памяти, так как были не системны, а урывчаты, оставив главное начало жизненного пути: меня отдали Фиме – сапожнику в подмастерье. Фима-сапожник не имел детей, был женат и приходился родным дядей мужа Розы, моей старшей сестры (если вы уже забыли). Маленькая будка на одного человека и бесконечный ручей размышлений вслух дяди Фимы:

      – Покажите мне обувь человэка, и я расскажу про него усё.

      – Ой, зачем Вы довели обувь до такого состояния, что правой ноге уже больно?

      – Вы за молоком мимо меня каждое утро ходите, так занесли бы, что у Вас есть, я даром посмотрю и скажу, что болеет.

      – Сапожник – это врач по основной специальности и ещё психиатр по смежной – без этих навыков с нашими клиентами работать невозможно, Вы понимаете, куда я клоню?

      Он говорил обо всём на свете и жутко раздражался, если кто-то пытался тоже что-то сказать:

      – Что Вы можете мне сказать, если я больше вижу за Вашу обувь, чем Вы чувствуете и думаете?! Поставьте штиблеты сюда и готовьте рубль на завтра (не уверен за цену – забыл) на обед или до трох, максимум в пьять по моим часам.

      Сперва меня это раздражало, после я привык и даже начал учиться тем, безусловно, мудрым мыслям, которые стихийно роились у меня в голове, соглашаясь и опровергая нравоучения наставника. Жил я рядом с сапожной будкой в полуподвале, в комнате с четырьмя такими же мальчишками-подмастерьями – дядя Фима пристроил меня с напутствиями поглядывать за будкой, которая была видна со входа, хотя частенько я ночевал и дома, просто мы очень далеко жили, а в шесть нужно было уже наблюдать, как шеф достаёт связку ключей и размеренно, с пониманием значимости действа, совершает строго последовательно сложный ритуал – поочерёдно открывает сперва замки, затем засовку изнутри и только потом главный наружный засов, на амбарный замок закрытый. После этого он читал краткую молитву и начинал переодевание, я же должен был во время его переодевания разложить на столе инструменты в раз и навсегда заведенном порядке. Будочка была маленькой, инструмент развешан на стенах, стол делил помещение на две части: лицом к двери восседал он, я спиной к входу подавал ему обувь – выдавал отремонтированную и принимал осмотренную маэстро.

      – Янкель, сегодня, в пятницу, мы закончим раньше трох, шоб в четыре выйти и в пьять быть у меня дома.

      – А что случилось?

      – Умные евреи или не спрашивают вообще, или спрашивают за другое, чтобы понять за главное.