Ведьма и тьма. Симона Вилар

нравиться тебе. Ну, что ты отвернулась? Не доверяешь? Мне князь твой доверился, другом назвал.

      Но Малфрида думала о другом. Ромей, корсунец, человек Никифора Фоки. Наверняка крещеный. А там, где христиане, никакого чародейства быть не может.

      И она холодно отстранилась от пригожего чужака. Небось и крест прячет под одеждой.

      – А ну-ка, покажи мне твою грудь, – неожиданно приказала ведьма.

      Калокир сперва опешил, потом рассмеялся. Небрежно откинул плащ, стал разоблачаться, расстегнул заклепки на наручах толстой кожи, уронил их на половицы. Потом начал стаскивать кольчатый доспех, расшнуровывать стеганую панцирную куртку на груди. И при этом смотрел на Малфриду, не отрывая глаз. А она вдруг позабыла о нательном кресте и подумала… невесть о чем. О том, что плечи у ромея широкие, а руки мускулистые и сильные, шея крепкая, а пропотевшая рубаха пахнет сильным мужским телом и какими-то незнакомыми травами. Когда он обнажился по пояс, она проследила взглядом, как с его поросшей темными волосами груди по мускулистому животу спускается, сужаясь, тонкая дорожка, уходя под опояску пестрых штанов. И ей захотелось прикоснуться к нему. Что она и сделала, медленно, осторожно провела кончиками пальцев по его чуть влажной шелковистой коже, пропустила темную грудную поросль сквозь пальцы. И услышала, как ромей задышал тяжело. В унисон ее срывающемуся дыханию.

      Малфрида резко отступила, заставила себя опомниться.

      – Креста не носишь? Ты не христианин? – спросила чересчур сухо.

      Калокир в первый миг опешил, потом рассмеялся.

      – Добился бы я чего-то в империи, если бы не был крещен! Да, Малфрида-чародейка, я христианин.

      – Тогда чудеса наши тебе видеть не дано!

      – Отчего же?

      – Христиане их не видят.

      Калокир явно огорчился. Провел рукой по груди, будто хотел нащупать там крестик, но не нашел. И опять поглядел на ведьму с весельем в глазах.

      – А если скажу, что я плохой христианин?

      – Как это? Я так понимаю – либо веруешь, либо нет. Ты-то веришь в своего Распятого?

      Ромей пожал плечами.

      – Да не думаю я о нем никогда. Меня окрестили еще младенцем, и, пока я был мал, родители часто водили меня в храм, но я там все больше по сторонам глазел, а то и подремывал под песнопения с хоров. А как старше стал… ну да, в церковь хаживал, но не молиться, а поглядеть на красавиц, которых компаньонки-матроны приводили туда, да перемигивался с ними, а то и свидания назначал. А как в войско вступил, так вообще некогда стало молиться. Я к тому времени понял, что надо надеяться на себя, а не на Всевышнего, в боевом искусстве совершенствоваться, а не ждать чего-то, что подаст Провидение. И судьбу я брал своими руками, причем везение сопутствовало мне без всяких молитв. Так что христианин я плохой. Не исповедовался и не причащался много лет, да и в храм входил… Уже и не припомню даже, когда это было… Вот и крест не ношу. Но по мне, что с крестом, что без него – все едино.

      Малфрида оценила сказанное. Вот перед ней ромей-христианин, а своего Бога не чтит, забыл