Кайрос. Анастасия Монастырская

когда-то, смирилась, – старуха кивнула на стекло. – Чем больше противишься, тем хуже. Время все равно свое возьмет – с тобой или без тебя, ему неважно. Это Кайрос. Нельзя быть во времени, а потом выйти из него. Нельзя дышать им, пользоваться – а потом взять и отказаться: все! мне больше не надо. Лучше сделай, как надо, Мара. Не сопротивляйся. И всем будет хорошо.

      Хорошо не будет. Никому. Мара знала доподлинно. Ведьмам это дано – знать. На годы вперед: что, как и с кем будет. Знание горькое, полынное. И оттого горькое, что и свою судьбу знаешь. Знаешь, а изменить ничего не можешь. Как ни крути, как ни путай, выйдет так, как предсказано.

      Время играет на вылет. Всегда и во всем. Несмотря на игроков и предложенные условия. Единственное правило, которое нельзя изменить. Играть на вылет. Или навылет. Это уже нюансы. Но, как сказала бабка, суть одна.

      Врет старуха. Шкуру свою спасает, от которой еще немного и совсем ничего не останется. Вот и торопится, пока совсем на нет не изошла. Не скелетом же в этот мир возвращаться? Плоть наращивать – тут силы нужны и мастерство.

      Нет ни сил, ни мастерства. Только Кайрос. Всемогущий. Вот он может.

      – Приведи их ко мне – разбуженных, опутанных, – шептала тем временем бабка. – Хочешь сюда, к стеклу этому, хочешь к могиле моей. Дальше сама все сделаю. Ты в сторонке постоишь, посмотришь, поучишься… Захочешь – поможешь. Ох, и заживем мы с тобой тогда. Лучше всех заживем. Приведешь?

      Четыре имени. Пятое ее – Мары. Она – центр. Бабке все пятеро нужны. И в стороне не остаться. Даже в смерти найдут.

      – Приведешь?

      Не могу, не хочу, не буду!

      – Подумаю.

      – Свое, значит, затеяла.

      Мара дернула плечом – узким и острым.

      – Твое какое дело? Ты – там. Я – тут. Сама по себе. Я тебе не мешаю, и ты не мешай.

      Смех у бабки еще при жизни был отвратительным – ржавое железо.

      – Ну, что ж… Уважаю, дитятко. Выросла. Сама по себе. Что ж, думай. Думать – хорошо, если недолго. А задумаешься – еще раз на себя посмотри. Может, тогда решение быстрее придет.

      – Пошла прочь!

      Бабка угрозу расслышала, отступила. Покаянно сказала:

      – Теперь и не знаю, когда свидимся, Марушка. Без зова не приду.

      – Не позову.

      Губы старухи задрожали. Смерть многих делает сентиментальными.

      – Ты – одна и осталась. Все тебе отдала.

      – Не просила.

      – А я все ждала, когда хоть что-то у меня попросишь. Так и не дождалась.

      Мара подошла к бабке. Ладони по ту и эту сторону стекла на мгновение соприкоснулись. В руку ударили сотни холодных игл. Снова стало страшно и холодно. Кругом смерть – что здесь, что там. А жить-то когда?!

      – За тебя, внученька, сердце болит, – пожаловалась бабка, и Маре показалось, что на миг вернулась прежняя жизнь. – Сердца нет, а болит. На кладбище-то хоть приедешь?

      Мара отодвинулась. Пальцы не слушались.

      – По весне. Зима сейчас. Мерзну.

      Взгляд за стеклом жадно метнулся к окну:

      – Снежно