Девушка с юга. Юрий Буйда

ветхие старухи. А этой лет семнадцать-восемнадцать. Может, меньше. Она не была похожа на москвичку, приехавшую погостить у бабушки. Городские не умеют спать в лесу. А эта спала крепким сном, не обращая внимания на черных крупных муравьев, сновавших по ее лицу, шее, рукам. Пятки у нее были черные, растрескавшиеся – долго шла босиком. Одета не пойми во что, похоже скорее на мешок, чем на платье.

      Девушка вдруг открыла глаза, села, почесалась – запах пота усилился – и посмотрела в ту сторону, где под корягой притаился старик с ружьем. Потянула носом – как зверь, подумал Илья Ильич, – и вскочила. В руках у нее был небольшой узелок, который, видимо, лежал в высокой траве. Старик опустил голову, а когда поднял, девушки на поляне не было. В той стороне, где она скрылась, птичьи голоса на несколько мгновений затихли…

      Через час он ее нашел. Она напала на малинник и принялась поедать ягоды жадно, без разбора, зеленые и спелые. Потом напилась из ручья, встав на четвереньки. Потом встретила косуленка, протянула руку, но он бросился от нее наутек, как от хищного зверя. Потом присела за кустом, чтобы опростаться, а узелок положила рядом.

      Она шла на северо-восток, прихрамывая и редко огибая препятствия, прямиком через муравьиные кучи, вброд через ручьи и речушки, иногда по пояс в крапиве, босиком по колючкам, напролом через бурелом, и когда выбиралась на солнечную поляну, то казалось, что девушка вся охвачена дымным пламенем, а за нею тянется шлейфом запах гари – запах беды и горя, и хотя это чувство было неопределенным, смутным, оно беспокоило старика все сильнее…

      Вскоре после полудня она вышла к озеру, спрятала узелок под кустом и не раздеваясь бухнулась в воду. Плавать она, похоже, не умела – барахталась на мелководье. Искупавшись, вылезла на берег, взяла узелок и направилась к хутору – его гонтовые крыши виднелись за деревьями.

      Старик опередил ее.

      Девушка остановилась, увидев Абаринова, который сидел на крыльце, и уставилась на карабин, лежавший у старика на коленях.

      От нее разило потом – Илья Ильич за два метра чувствовал ее запах.

      – Чего надо? – спросил он.

      – Ничего, – ответила она хриплым голосом.

      – Ладно, – сказал он. – Но ты воняешь.

      Она кивнула.

      – Надо тебе в баню…

      Девушка снова кивнула.

      Она не выглядела испуганной – скорее равнодушной. Может быть, от усталости.

      – Давно идешь? – спросил старик.

      – Давно.

      – Что там у тебя?

      Он кивнул на узелок.

      – Голова.

      Девушка подняла узелок повыше.

      – Чья?

      – Папина.

      – Тухлая, что ли?

      – Нет, – сказала она. – Я ее в капустные листья завернула. А теперь она сухая, больше не пахнет.

      – Ладно, – сказал старик. – В дом с этим нельзя. Сиди здесь.

      Она села на скамейку рядом с крыльцом, положила рядом с собой узелок.

      Илья Ильич вынес ей бутерброд с маслом.

      – Один живешь? – спросила девушка.

      – Ешь.

      Часа через два он разбудил ее – она спала сидя – и сказал, что баня готова.

      В предбаннике девушка скинула с себя мешок – под ним ничего не было, положила узелок в углу и шагнула в парную. Старик велел ей подойти к окну, чтобы ее можно было хорошо разглядеть. Она встала у маленького окна. Невысокая, стриженная наголо, с маленькой грудью, сильными ногами, широкими бедрами, на спине перекрещивающиеся шрамы, на ягодице след от ожога.

      – Как тебя зовут?

      – Лона, – сказала она. – Илона.

      Старик фыркнул.

      – Мойся. Потом обедать будем.

      После бани Илья Ильич выдал девушке сандалии, ситцевое платье и расческу. А узелок с головой отца велел отнести в подпол, на ледник.

      За стол сели, когда солнце стало клониться к закату.

      Старик разлил по граненым стаканам самогон.

      – Со знакомством, – сказал он.

      Она кивнула, выпила самогон и набросилась на еду.

      Когда девушка насытилась, старик спросил, откуда она и чьих будет.

      – С юга, – сказала она. – Папа был механиком, мама фельдшером. Их убили. Я одна осталась, жила там, пока было можно, потом ушла.

      – Пешком?

      – И на попутках.

      – Кто убил? Свои? Черные?

      – Убили.

      – А шрамы на спине откуда?

      – Били.

      Илья Ильич снова налил в стаканы самогона.

      – Пей, – сказал он. – Спать пора.

      В спальне девушка сняла платье, посмотрела в угол.

      – А икона где? – спросила она.

      – Нету, – сказал Илья Ильич. – Сколько тебе? Лет – сколько?

      – Шестнадцать. Скоро шестнадцать.

      – Ложись.

      Она легла, широко развела