Союз одиночек. Сергей Иванов

с ним.

      – Все-таки я не понял, Аркадий Львович, – сказал Аскольд. – Вы что же, надумали отделяться?

      – Чтоб заделаться в нашей деревне первым парнем? Родной мой, я не плаваю так мелко, я – глубоководный зверь, к тому ж из крупных… навроде кархародона. И на аппетит не жалуюсь. Там, – Алмазин ткнул пальцем вверх, – мне потребуется команда. А уж я доберусь туда, будь спокоен. Вопрос в том, с кем мне окажется по пути, а кого…

      В этот момент дверь отворилась, и в кабинет проник новый персонаж. Видел Аскольд его впервые, но сразу признал Луща, шефа губернских «бесов».

      – Вот и наш оплот! – обрадовался Клоп. – Можно сказать, главный врачеватель народных недугов.

      Уж это точно, прибавил Аскольд мысленно. Можно даже сказать: хирург.

      «Оплоту», видно, досталось в молодые годы. (Пытали его, что ли? Ага, в царских застенках.) Выглядел он едва не горбатым, к тому ж скособоченным, будто под изрядной тяжестью, а при ходьбе ковылял так, точно хромал сразу на обе ноги. К сморщенному личику прилипла улыбка – похоже, неподдельная, – глаза оживленно блестели. Чувствовалось, что служба ему в охотку.

      – Вот пример человека на своем месте, – заметил и Алмазин. – Уж Агий-то Геннадьевич к работе относится с душой.

      Лущенко устремился к свободному креслу, не без труда водрузился на сиденье, огляделся заинтересованно. Даже в сравнении с Клопом он выглядел карликом. Да и кто рядом с Лущом не покажется верзилой?

      – А много ль работы? – поинтересовался Аскольд.

      – Ой, хватает, – застенчиво признался малыш. – Знаете, все-таки не любят у нас порядок. Кто постарше, хотя бы бояться не разучились. Но вот молодежь остеречь… Видно, каждому надо ожечься самому.

      – Почти все по младости возмущаются тиранией, – изрек Алмазин. – Некоторые даже бороться пробуют, призывают низвергнуть. Пока сами не распробуют власть. И вот тогда мозги встают на место. Что характерно: ни один из революционеров не произошел из царевичей. – Вскинув палец, он торжествующе оглядел слушателей. – Зато сколько там обиженных!

      Аскольду вспомнилась байка про Дракона, столь любимая Шатуном. Что ж, иногда и самого Дракошу послушать невредно. А еще лучше – примерить на себя его шкуру. Хоть и опасно, говорят. Но мало ли что болтают?

      Тут дверь опять открылась, и в комнату вступил митрополит Ювеналий – эдак по-простому, точно к приятелю заскочил. Выглядел он молодцевато, будто строевой офицер, шагал размашисто. Без лишних церемоний подсел к столу, с любопытством посмотрел на гостя. Ну вот, еще один оплот подоспел – главный губернский идеолог. Как же без идеалов? Не одни, так другие: свято место не пустует.

      А вдохновленного возросшей аудиторией Клопа опять понесло, словно полноводной рекой. Вернее, он сам смахивал на поток, который не остановить простому смертному, сколько ни старайся, и даже противиться трудно. Смысл уже не играл роли, но некоторые фразы цепляли сознание, запоминаясь против воли. Среди прочих корябнула это:

      – Слыхал байку про воробья, корову и кошку? Там главная мораль следующая: «Коль сидишь по уши в дерьме, не чирикай!»

      Несмотря