Последняя. Александра Олайва

женщина в очках с коричневой оправой. В видео, которое она отправила со своей заявкой, у нее на руке сидела желтая шипастая ящерица, и режиссеры увидели в ней не просто блондинку.

      – Я знаю, что это будет звучать смешно, – говорит она, – но я здесь не ради денег. То есть я не отказалась бы получить четверть миллиона долларов, но я бы подписала контракт, даже если бы приза не было. Мне почти тридцать, я замужем уже три года, пора делать следующий шаг. – Зверинец нервно вздыхает. – Дети. Пора заводить детей. Все мои знакомые говорят, что с детьми все по-другому, что твоя жизнь меняется, что твое время больше тебе не принадлежит. Я к этому готова, я согласна пожертвовать частью своей индивидуальности и – да – разума. Но до того, прежде чем я сменю свое призвание и стану просто мамой, я хочу еще одно, последнее, приключение. Вот почему я здесь – и вот почему я не сдамся ни в коем случае.

      Она демонстрирует кусочек бумаги со спасательной фразой – и рвет его пополам. Этот поступок чисто символический (фразу она заучила), но, несмотря на всю его демонстративность, она совершенно искренна.

      – Ну вот, – говорит она, глядя в камеру с хитроватой пристальностью, прячась за серьезностью улыбки: – Начинайте.

      3

      Я лежу в своем укрытии до глубокой ночи, но не могу заснуть из-за напряжения, которое ощущаю во всем: в ногах, в плечах, в спине, на лбу, в глазах. Подъемы ступней у меня вопят, словно только ходьба заставляла их молчать весь день. Мое восстановившее водный баланс тело пульсирует, изменившись и требуя чего-то еще.

      В конце концов выталкиваю рюкзак из укрытия и выползаю в темноту. Листья у меня под коленями и ладонями хрустят и ломаются, а развязанные шнурки тянутся змейками. Холодный воздух щиплет мне щеки. Я замираю, прислушиваясь к сверчкам и лягушкам. Ручей, ветер. Кажется, я слышу невидимую луну. Звучит одиночество: среди множества разнообразных звуков те, что издает человек, принадлежат только мне. Я встаю, не надевая зацепленные за застежку рюкзака очки. Без них я вижу только распадающиеся на пиксели оттенки серого. Поднятые к груди ладони светлые: очертания у них почти четкие. Тру основание безымянного пальца и заново переживаю тот беспокойный трепет сердца, с которым сняла свое обручальное кольцо из белого золота. Помню, как положила его в коробочку с бархатной подушкой, а коробочку убрала в верхний ящик туалетного столика. Мой муж был в тот момент в ванной, подравнивал бороду до щетины, которая мне больше всего нравится. Пока мы ехали в аэропорт, он разговаривал больше, чем я: мы поменялись ролями.

      – Ты всех поразишь, – сказал он. – С нетерпением буду ждать показа.

      Потом, во время короткого перелета до Питтсбурга, я давилась рыданиями и прижималась лбом к иллюминатору, делясь своими тревогами с небом, а не с храпящим слева незнакомцем. Раньше отъезды давались мне не так тяжело, но пока я не встретилась с будущим мужем, все было иначе. До того когда я уезжала из родного городка в университет или в то лето, когда путешествовала от хостела к хостелу по Восточной