Богатырь. Александр Мазин

главное, вот что, – наставлял племянника Угоняй. – Главное – чтоб видаков не осталось! Понял? Ну так беги, не теряй времени, не то опередит кто!

* * *

      – …Пограбили тебя. – Холоп глаз на Добрыню не поднимал, глядел на острые кончики воеводиных верховых сапог – в лицо смотреть было страшно. – Весь дом разнесли, челядь побили…

      – Жена моя, дочь, племянники? – Голос воеводы скрипит, будто жернов ворочается.

      – Тож… – пробормотал холоп. – Всех. До смерти.

      – А вы где были?

      – Много их пришло, – еле слышно проговорил холоп. – За сотню. И не смерды – вои. Наймиты. Через забор перелезли и как пошли бить-рубить.

      – А ты почему жив? – Голос Добрыни – будто сталь холодная в мясо входит.

      – Мне женка твоя велела за подмогой бежать. В Детинец.

      – Побежал?

      – Побежал.

      – Ну?

      – Так на Детинец тож насели. Людь новгородская. Тыщи. Всё запружили кругом. Я – обратно, а там уже всё. Побили всех.

      – Сам видел?

      Холоп кивнул.

      – Казни меня, господин! Всех побили, всех! – повалился Добрыне в ноги и зарыдал.

      Воевода пихнул его ногой.

      – Встань! – рявкнул он. Ухватил холопа за ворот, поднял одной рукой. – Что мне проку с тебя, мертвого? Говори: узнал кого из разбойников?

      – Узнал… – пробормотал холоп, давясь слезами. – Тысяцкого Угоняя племяш…

      – Порвать! – прорычал воевода киевский Путята. – На колы всех! Живые мертвым обзавидуются!

      – Помолчи! – неуважительно оборвал старший воевода младшего. – Скажи мне, раб, когда ты убегал, Детинец пал или стоял еще?

      – Стоял, господин.

      Добрыня разжал пальцы, и холоп кулем повалился к его ногам.

      – Увести, накормить, не обижать, – бросил Добрыня гриди.

      Отроки подхватили беглеца и уволокли.

      – Не казнишь его, батько? – спросил Путята.

      – Награжу, – сухо произнес Добрыня. – Сумел спастись и весть донести не побоялся. Казнить будем тех, кто кровных моих побил и на княжье покусился.

      Весть о смерти жены и остальных не особо огорчила. Жена – здешняя, новгородская, взятая, чтоб с купечеством новгородским породниться, еще когда Владимир в Новгороде княжил. Ее не жаль. Добра – тоже. Мелочь. Но спускать нельзя, и Добрыня не спустит.

      – Так я поднимаю гридь? – полуутвердительно спросил Путята.

      – Нет!

      – Но почему? – искренне удивился воевода.

      – С нами – тысяча воев киевских, – напомнил Добрыня. – Да ростовских – полтысячи. Этого довольно, чтобы привести к Христу покорный город. Новгород же не таков. Они драться будут.

      – Ну так пошлем за подмогой! – воскликнул Путята. – В Полоцк пошлем! В Смоленск! Да хоть в Киев! Поучим смердов покорности!

      Дядя великого князя Киевского глянул на Путяту. Долгим таким взглядом. Как бы даже с сожалением. Преданный человек, но иногда… такой дурень.

      – Что, батько? – не выдержал, смутился воевода. Никого он не ставил над собой: только двоих – князя