Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник). Макс Фрай

ей бессмысленную изнуряющую заботу о тех, кто может сам о себе позаботиться, Макса это пугало и смущало, но он исправно позволял Капе провожать себя до самой двери, где она огненно и искристо целовала его в нос и, хохоча, убегала вверх по улице, словно и не было этой одышки. Ну, прописали и прописали. Сейчас что только не прописывают, вот Маркусу из параллельного на полном серьезе прописали дышать котами и пришлось арендовать гипераллергенных котов в специальной клинике – чтобы Маркус что-то там из себя через бронхоспазм вытолкнул и освободился от всего, что мешает ему улыбаться (никто никогда не видел его улыбающимся). Капа улыбалась почти все время, особенно последнее время, особенно свое последнее время, которым она решила распорядиться по максимуму, кроме кокаина, зачем подставлять полную надежды старушку. Тем более, что перед пересадкой делали обязательный тест на всякие вещества.

      – Вот видишь, какая ты молодец, – улыбалась мама, замечая, какой спокойной вдруг стала Капа, – и правда ведь, что тут страшного? Ты просто заснешь и проснешься здоровой. И будешь знать, что твоя душа родилась каким-то хорошим новым человеком. Это же как две жизни вместо одной. Такой подарок.

      Капа уже знала, что вся ее жизнь – это какое-то бесконечное тягостное Рождество, где всюду сияют и маячат кровавыми разрывами подарки, которыми она является со всех сторон и поэтому сама ни на какие подарки рассчитывать не может, словно ее не существует. Нечего жалеть, нечего.

      Когда Капа первый раз увидела эти золотые окна, она подумала: ну вот, начинается наконец-то что-то интересное, наконец-то что-то, похожее на жизнь и судьбу.

* * *

      Когда у нее взяли все анализы и подробно объяснили, как будет проходить пересадка, выяснилось, что вначале необходимо познакомиться, установить контакт. Иначе не работает, когда нет близости – важно, чтобы была.

      – А как после операции-то жить, когда помнишь эту свою, гм, бабку-благодетеля? – спросила она у доктора.

      – Нормально, – ответила доктор. – Мы на память про донора ставим что-то вроде защиты – доступ есть, а страдания нет. Потому что никто не должен страдать.

      – А разве я не донор?! – удивилась Капа.

      – Нет, ты реципиент, – объяснила доктор, – тело пересаживать наука еще не научилась.

      Ну что ж, рассудила Капа, придется пару недель пересказывать всю свою никчемную жизнь выжившей из ума старухе в сияющем платиной парике, в котором, как вши, копошатся мелкие бриллианты. Тоже своего рода событие.

      Капу прямо из больничного офиса, где с ней подписали увесистый кирпичный домик договоров, привели в угрюмое бесконечное строение с библиотекой на первом этаже, прошли с ней через лабиринт пестрых стеллажей, потом долго везли вверх и куда-то вбок, будто во сне, в стеклянном непрозрачном лифте.

      Провели через несколько комнат, указали на дверь – там, иди, теперь сама.

      Капа толкнула дверь, вошла и остолбенела.

      – Здравствуйте, – сказала она. – А кто тут должен меня – то есть, не меня, а с кем мы будем –