Два императора. Дмитрий Дмитриев

приказал отвести пленных на бивуаки и позаботиться о них: устроить им ночлег, перевязать раненых.

      Приказание было в точности выполнено; раненых повели в шалаши, выстроенные при главной квартире Наполеона. Французы очень радушно приняли наших. Ротмистра Зарницкого с его денщиком поместили в отдельном шалаше, где поставили походную кровать, стол и стул. Зарницкому перевязали рану. Измученный и голодный, он, исправно поужинав, выпил добрую порцию вина и, повалившись на кровать, скоро заснул богатырским сном.

      Щетина не спал, он обдумывал план побега. Он вышел из шалаша, но сейчас же вернулся: около шалаша стоял на карауле французский солдат с ружьем на плече.

      «Ведь ишь, дьявол, все „маршует“. Прихлопнул бы его, да как? Пожалуй, хуже будет: из шалаша-то убежишь, а у цепи попадешься, ни за что пристрелят тебя», – рассуждал Щетина.

      Полночь. В главной квартире императора погасили все огни; все давно спало, только караульные мерно расхаживали каждый на своем посту. Едва пробило полночь, как солдат, стоявший у шалаша Зарницкого, ушел спать. К русским пленным французы относились нестрого: не было особенно сильного надзора, потому что они были уверены, что уйти пленным трудно. Да и куда бы они ушли в холодное зимнее время, не зная дороги? Если бы кто и убежал из плена, он рисковал замерзнуть, заблудиться и попасть снова в руки неприятеля.

      Щетина вышел из шалаша и осмотрелся кругом. Ни души; тишина как в могиле.

      «Вот когда убежать-то надо», – подумал денщик; он поспешил в шалаш и стал будить крепко спавшего ротмистра.

      – Ваше благородие, а ваше благородие! Ведь ишь спит – пушкою не разбудишь.

      Зарницкий не просыпался.

      – Эко горе! Никак его не разбудишь. Да проснись! Говорят тебе! – с сердцем крикнул Щетина, тряся за рукав своего барина.

      – Ты что! Или время на парад? – спросил Зарницкий, протирая глаза. Благодетельный сон перенес его снова к себе на квартиру, в Петербург, и он совершенно забыл печальную обстановку, в которой находился теперь.

      – Какой там парад! Бежать надо.

      – Как бежать, куда? Зачем?

      – Эх, ваше благородие! Да вы проснитесь, – с укоризною сказал Щетина.

      – Ах да, мы в плену! – К Зарницкому вернулась память, и незавидная действительность вырисовалась со всею яркостью.

      – Надо бежать – благо время подходящее, – снова напомнил Щетина.

      – А часовой? – спросил Зарницкий.

      – Ушел. Кругом ни души не видно.

      – Ты говоришь, часового нет?

      – Да, ушел! Бежим, ваше благородие!

      – А как попадемся, расстреляют.

      – Не попадемся, ведь глухая полночь, все спят.

      – Стыдно мне, Щетина! Русскому офицеру бежать из плена! Если хочешь, беги, а я останусь.

      – Эх, ваше благородие, что за стыд – убежать из плена? Стыд, когда вы знаете, что наши бьются с врагом, а вы тут в плену ничего не делаете, службы не несете, – а служба ваша нужна батюшке-царю и родной земле! – с жаром говорил старик.

      – А ведь ты прав, Щетина! Ей-богу, прав! При нужде чего не делают. Бежим!

      – Вот и давно бы так! –