Наша первая революция. Часть I. Лев Троцкий

принося в жертву не «патриотическому чувству», а патриотическому лицемерию последние остатки оппозиционного смысла и политического достоинства. Разве не ясно, что в тот момент, когда реакция создавала кровавый мираж общенародного дела, всякая честная оппозиционная партия должна была отшатнуться от этого позорного дела, как от чумной заразы!

      В тот момент, когда правительственный Красный Крест, приютивший в своих рядах всех где-либо проворовавшихся чиновников, чахнет от недостатка средств, когда правительство мечется в тисках финансовой нужды, является земство и, пользуясь своим оппозиционным авторитетом и народными деньгами, берет на себя добрую долю издержек по военной авантюре. Оно помогает раненым? – да, помогает раненым, но оно снимает, таким образом, часть финансового бремени с правительства и облегчает ему дальнейшее ведение войны и, значит, дальнейшую фабрикацию раненых.

      Но этим соображением еще не охвачен вопрос. Ведь задача состоит в том, чтоб раз навсегда опрокинуть тот порядок, при котором бессмысленная резня и калечение десятков тысяч людей зависит от политического азарта чиновной банды. Война обострила эту задачу, представив царизм во всем безобразии его внутренней и внешней политики – бессмысленной, хищной, неуклюжей, расточительной и кровавой.

      Реакция стремилась – и с точки зрения ее интересов вполне целесообразно – втянуть и материально и морально весь народ в водоворот военной авантюры. Там, где вчера еще были борющиеся группы и классы, реакция и либерализм, власть и народ, правительство и оппозиция, стачки и репрессии, – там должно было, по замыслу реакции, сразу установиться царство национально-патриотического единения.

      Тем резче и энергичнее, тем смелее и беспощаднее должна была оппозиция вскрыть пропасть между царизмом и нацией, тем решительнее она должна была попытаться столкнуть в эту пропасть истинного национального врага, царизм. Вместо того либеральные земства с затаенной «оппозиционной» мыслью (захватить в свои руки часть военного хозяйства и поставить правительство в зависимость от себя!) впрягают себя в дребезжащую военную колесницу, подбирают трупы, затирают кровавые следы.

      Пожертвованиями на санитарную организацию дело, однако, не ограничивается. Сейчас же по объявлении войны земства и думы, вечно жалующиеся на недостаток средств, вдруг с каким-то нелепым размахом жертвуют деньги на нужды войны, на усиление флота, а харьковское земство вырывает из своего бюджета целый миллион и отдает его в непосредственное распоряжение царя.

      Но и это еще не все! Земцы и думцы не ограничились только тем, что приобщились к черной работе в позорной бойне, взяв на себя, т.-е. от своего имени взвалив на народ, часть ее расходов. Они не удовольствовались молчаливым политическим попустительством и молчаливой порукой за царизм, – нет, они во всеуслышание объявили свою моральную солидарность с виновниками величайшего из злодеяний. В целом ряде верноподданнических адресов земства и думы друг за другом, все без изъятия, припадали к стопам «державного вождя», который только что растоптал тверское земство