Полюблю до гроба. Наталья Александрова

закрылось от мира фанерой, другое от пыли и копоти совершенно утратило прозрачность и глядело на Василия Макаровича заплывшим глазом. Крыльцо прогнило, одна из его досок была проломлена.

      Но именно здесь, на этой заброшенной даче, по достоверным сведениям, скрывался матерый рецидивист Полукопченый, за которым вся городская милиция безуспешно гонялась долгие годы. И теперь только от Василия Макаровича зависело, арестуют ли Полукопченого и предадут ли справедливому суду, или он продолжит успешно скрываться от органов защиты правопорядка.

      Василий Макарович немного отступил в кусты, чтобы из дома его нельзя было заметить, и приготовился к долгому, утомительному ожиданию.

      Ему было не привыкать – такое ожидание являлось значительной и непременной частью его работы.

      Одно только его смущало и настораживало: из полуразрушенного дома доносилась музыка. Причем не какая-нибудь жизнерадостная советская песня, и даже не современная эстрада, к которой Василий Макарович относился со сдержанным неодобрением, – нет, из дома неслись мрачные и величественные звуки классической музыки, мощные выдохи духовых и истерические рыдания скрипок.

      К классической музыке Василий Макарович относился с двойственным чувством. С одной стороны, еще с пионерского детства ему внушили к ней настороженное уважение, как к чему-то не вполне понятному, довольно бесполезному, но солидному и значительному, как, скажем, Антарктика или Гималаи. С другой же стороны – слушал он ее чрезвычайно редко и испытывал при этом только одно, но крайне неприятное ощущение: у него от этой музыки болели зубы. Причем больше всего – нижняя правая пятерка, которую Василий Макарович давно удалил и на месте которой у него стоял бюгель.

      И еще – классическая музыка вгоняла его в сон.

      Это как раз вполне понятно и объяснимо, но все равно неприятно и неудобно. Самое же обидное – что даже во сне проклятый зуб не переставал болеть.

      Правда, сейчас он почему-то не болел, что не могло не удивлять и не настораживать Василия Макаровича.

      Но самым странным и настораживающим в этой музыке было то, что она доносилась из этого дома. И Василий Макарович мог поклясться, что это не радиопередача и не магнитофонная запись, а самое настоящее живое исполнение. Как в такой развалюхе мог поместиться симфонический оркестр?

      Мучаясь над этой неразрешимой загадкой, Василий Макарович тем не менее не сводил глаз с двери и окон дома: возможно, Полукопченый специально отвлекает его загадочной музыкой, дабы улизнуть, так сказать, под шумок. Или же он знает об особенностях его восприятия классической музыки и надеется, что Василий Макарович заснет и пропустит главный момент.

      Но этого не случится: Василий Макарович находится при исполнении служебного задания, и его внимание невозможно отвлечь никакой, самой занудной музыкой!

      И внимание не подвело Василия Макаровича: он услышал негромкий скрип, а затем увидел, как приоткрылось окно (то самое, мутное от грязи и копоти), и из этого окна выбралась хрупкая худощавая старушка в соломенной шляпке, из-под которой кокетливо выбивались седые, аккуратно завитые букли.

      Василий Макарович затаил дыхание и приготовился.

      Он знал, что настает главный момент сегодняшней операции, тот самый момент истины, о котором так любят порассуждать писатели и журналисты.

      Несомненно, под видом безобидной старушки из дома выбрался Полукопченый!

      Правда, возникал вопрос, как здоровенный рецидивист, ростом под два метра и весом центнер, сумел загримироваться в маленькую хрупкую старушку, но Василий Макарович давно знал рецидивиста и ждал от него любого сюрприза.

      Старушка спрыгнула на землю и настороженно огляделась.

      Не заметив ничего подозрительного, она крадучись двинулась к калитке, за которой проходило шоссе.

      Ее путь пролегал мимо кустов сирени, за которыми скрывался бдительный Василий Макарович.

      И это обстоятельство оказалось решающим!

      Василий Макарович снова раздвинул кусты, шагнул вперед и протянул руку, чтобы сорвать с Полукопченого соломенную шляпку, а вместе с ней – седой завитый парик.

      – Стой, Полукопченый! – воскликнул он хорошо поставленным голосом, от которого бледнели и тряслись опытные воры, грабители и матерые расхитители чужой собственности. – Стой, Полукопченый, ты арестован!

      – Безобразие! – проговорила старушка возмущенно. – Как только таких пускают в филармонию?

      Василий Макарович вздрогнул и проснулся.

      Он сидел в Малом зале филармонии, в восьмом ряду, и пытался сорвать парик с сидящей перед ним крупной рыжеволосой особы лет пятидесяти.

      – Это парик… – пробормотал он, стряхивая с себя остатки сна.

      – Ничего подобного! – воскликнула рыжеволосая и повернулась к своему спутнику, по-видимому, мужу, плюгавому лысому мужичку с оттопыренными ушами, в осыпанном перхотью темном пиджаке. – Алексей, почему ты молчишь? Твою жену оскорбляют, а ты на это смотришь сквозь пальцы!

      – Но ватрушечка,