Провал операции «Мезгунь». Владимир Третьяков

аря. Она полыхала за спиной Джексона, стоявшего на нижней ступени товарного вагона, заливая все вокруг зловещим светом, не предвещавшим никому ничего хорошего. Джим поправил потрепанную шапку-ушанку, поплотнее запахнулся в видавшую виды телогрейку и, тяжело вздохнув, еще раз мысленно перенесся на последнюю встречу с шефом…

      Она, как и многие другие, произошла для Джексона неожиданно, хотя он всегда внутренне готовился к подобным сюрпризам. Где бы Джим ни находился, он постоянно был собран и сосредоточен. Солдат, хотя и невидимого фронта, должен оставаться таковым в любой ситуации, даже во внеслужебное время. Вот и теперь его выдернули с модного курорта на Майями, где он нежился под ласковыми лучами солнца, окруженный прекрасными и легкодоступными девушками и, не слушая возражений, доставили в кабинет шефа. Джексон толкнул знакомую дверь и широким шагом человека возмущенного до крайней степени, прошел к столу. Шеф ждал его, склонивши свою громадную лысую голову над огромной картой, лежавшей перед ним.

      – Какого черта, шеф! – громким голосом человека, лишенного законных прелестей жизни, воскликнул Джексон. – Что еще такого страшного стряслось на той помойке, которая именуется нашим миром, из-за чего стоило бы прерывать мой отпуск?! Законный, заметьте, отпуск! Вот так всегда: только начинаешь присматриваться к местной фауне, как следует стоп – кадр и поступает стоп – команда! Кто объяснит мне, в конце концов, когда прекратится эта порочная практика отзыва из отпуска ведущих агентов по всяческим пустякам? Что, опять требуется выкрасть секретные документы китайцев, или разведать места базирования русских ракет? Я слушаю радио, но за последнее время не уловил в сообщениях агентств ничего настораживающего…

      За то время, пока продолжалась эта тирада, ни один мускул не дрогнул на лице шефа. Он молча вышел из-за стола, вплотную приблизился к Джиму, оглядел его внимательно с головы до ног своими пронизывающими, как рентгеновский аппарат, глазами… Под этим тяжелым взглядом Джим неожиданно увял, и теперь напоминал ученика – двоечника, вернувшегося из школы домой, и представшего перед грозным отцом. Однако внезапно взор шефа потеплел. Он даже позволил себе улыбнуться. Чуть-чуть, одними уголками губ. Оттянув резинку шорт Джима, он щелкнул ею по загорелому животу любимого агента. Потом вернулся к столу, нажал кнопку на пульте и вновь повернулся лицом к собеседнику.

      – Ну вот, теперь нас никто не сможет подслушать. Садись туда… сынок! У меня к тебе есть серьезный разговор. Только отряхни с коленок пляжный песок!

      Джексон, удивленный таким необычным к нему обращением, дернул бровью, машинально провел ладонью по коленям, и тяжело плюхнулся в кожаное кресло. Шеф протянул ему стакан, в котором плескалась чуть зеленоватая жидкость, выдержал паузу и, наконец, заговорил ровным, лишенным эмоций голосом:

      – Ты вовсе не ослышался, а я не оговорился, когда назвал тебя сынком. Сейчас я открою тайну, которой вот уже тридцать лет. О ней знали всего три человека: я, твоя мать и еще один человек, имя, которого тебе все равно ничего не скажет.

      После этих слов Джексон, до этого сидевший с безразличным видом, вскинул голову, не в силах скрыть своего любопытства. Шеф заметил это и продолжил рассказ с еще большим вдохновением:

      – По версии, которую тебе рассказали еще в раннем детстве, ты якобы был оставлен родителями у ворот сиротского приюта, а далее твоим воспитанием занималось государство. Тридцать лет ты считал себя сиротой, и вот только сейчас я могу тебе сказать, что это не так! Перед тобой – твой родной отец.

      Джексон максимально широко распахнул глаза, и уставился на человека, которого он столько лет считал кем угодно, но только не ближайшим родственником. Удивление было настолько велико, что Джим теперь и не пытался скрыть своих эмоций, хотя в его профессии это была непозволительной роскошью, способной в боевой обстановке мгновенно «спалить».

      Заметив это, шеф недовольно хмыкнул, отчего Джексон, опомнившись, поддернул вверх отвисшую нижнюю челюсть и, все еще не в силах произнести ни слова, приготовился слушать дальше. Но шеф молчал, глядя на Джима печальным, но в то же время нежным взглядом. Пауза затягивалась, и Джексон прервал ее первым:

      – Вы сказали… мой отец. Невероятно… Но кто же тогда – моя мать?

      Шеф поднял свой стакан, выцедил его содержимое до последней капли, некоторое время смотрел на хрусталь, как бы размышляя о чем-то, а затем медленно вытянул из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник, и достал из него кусочек картона.

      – Вот ее фотография, – сказал он и протянул Джексону любительский черно-белый снимок. – Это последний…

      Джим взял карточку и увидел молодую девушку, лицо которой показалось ему удивительно знакомым.

      – Ты здорово похож на нее, – произнес шеф. – Сходство просто поразительное. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, мне одновременно видится и она.

      – Так кто же она, моя мать? – повторил вопрос Джим, отрывая взгляд от фотографии. – И почему нужно было скрывать от всех тайну моего рождения?

      – Она русская, – печально ответил шеф. – Именно поэтому я был вынужден помалкивать о своей связи с ней. Время