Дело княжны Саломеи. Эля Хакимова

Максимович, – хихикнул журналист. – Прозреваете все насквозь, аки василиск!

      – Вы бы попробовали для разнообразия шесть дней побыть в роли хорошего человека, – проворчал Грушевский, закуривая сигарету. – Ну хоть день, учитывая вашу натуру.

      – Как только это станет интересно широкой публике, непременно, – легко пообещал Животов и достал блокнот с карандашом. – Однако, к делу, что вы можете сказать? Сама княжна утопилась, или ей в этом помогли?

      – Вам я ничего не могу сказать. Кроме того, что это не ваше дело.

      – Но позвольте, от прессы нельзя скрывать, общественность требует, так сказать, и я просто обязан удовлетворять…

      – За официальными сведениями обратитесь к полиции, не мне вас учить. Я же здесь присутствую как лицо частное и свои мысли предпочитаю оставлять при себе.

      – Дааа… – протянул Животов, убирая карандаш. – Я ведь как писатель этим случаем заинтересовался. Молодая княжна, купец-самодур, сами понимаете, каким успехом мог бы пользоваться такой роман.

      Сей борзописец действительно пописывал на досуге еще и романы, которые пользовались успехом в низших слоях читающей публики, среди горничных и лакеев. Одни названия чего стоили: «Макарка-душегуб», «Игнатка-горюн», «Тайна Малковских трущоб».

      – Кузьма Семенович, – Грушевский кивнул на Животова. – Вы, кажется, не всех гостей из парка проводили.

      – Пожалуйте, сударь, – оттеснили от мостков журналиста мужики с баграми. Кузьма Семенович обратился к Грушевскому.

      – Она это? Что-то больно страшная…

      – Не знаю, кто это. Женщина пролежала в воде не менее месяца, судя по степени разложения. В деревне никто не пропадал? Не старая, среднего роста. Нужно осмотреть, но это только если пристав позволит.

      – Придется звать полицию?

      – Давно пора, – вздохнул Грушевский. – Тело перенесите на носилках, оно в очень плохом состоянии, так что осторожно. В подвал и под лед, пока пристав не приедет. Управляющему и Домне Карповне я сам все скажу. Что Зимородов, пришел в себя?

      Дело в том, что, по словам лакея, Зимородов весь вчерашний вечер пил по-черному и был решительно не в себе, когда не спал. А спал так, что больше походил на мертвого. На вопрос Грушевского лакей коротко мотнул головой, мол, и не спрашивайте. Мимо мостков прошел поп из храма Николы-Бережки, его Максим Максимович помнил еще со вчерашнего дня венчания. Сейчас, в это прохладное утро, в дымке легкого тумана, наползающего с озера, не верилось, что лишь вчера было так жарко, душно, людно… Всего лишь несколько часов назад в каждом взгляде, в каждом человеке ощущалось ожидание праздника. А теперь белые пальцы тумана, выползающие из черной озерной воды, пытаются вернуть себе то, что отобрали у него люди.

      Когда Грушевский возвратился в китайский домик, Коля еще не проснулся. Разметавшись на неудобном жестком диванчике, обитом тканью с восточными птицами и цветами, мальчик спал неглубоким беспокойным сном. Иван Карлович