Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти. Майкл Муркок

хорошие лошади, я надеюсь.

      – Их придется взять напрокат.

      – Золото?

      – Вестимо.

      Лакей возвратился с мечом, и Монфалькон вынул ключ. Квайр выдвинулся, дабы принять клинок из чужой руки.

      – Спасибо. – Он вложил меч в ножны.

      Лорд-Канцлер подождал, пока слуга повернется к ним спиной, и отпер шкатулку. Когда лакей испарился, он открыл ее.

      – Пять ноблей?

      – Вестимо – хватит на лошадей и людей.

      Монфалькон украсил золотом Квайрову беспечную ладонь.

      – Вы отъедете до темноты, ближе к вечеру?

      – Как только найму причастных, пообедаю и вымоюсь.

      Двое мужчин вошли в меньшую комнату, а затем в еще одну, меньше предыдущей. Третья дверь, скрытая в панели за креслом, вела в стены: путь из дворца, о коем знали, по их мнению, лишь Квайр, Лудли и их патрон. Капитан кротко раздвинул свежую паутину, как если бы касался древних кружев, и пустился в путь. Приглушенное прощание с Монфальконом, прежде чем панель за ним закрылась, и он содрал с себя капюшон, отбросил его, перевернул накидку так, чтобы, вернув сомбреро на голову, оказаться во всем черном. Пространство вокруг полнилось серым светом из неясного источника, и в сем свете тысячи пауков кишели на полу, стенах и жемчужном шелке. Квайр выпрямил спину и двигался осторожно, дабы раздавить как можно меньше членистоногих. Туннель был стеклянным и, не исключено, служил некогда оранжереей; тут и там виднелись останки кадок и горшков, сгнившие ветви. Ныне стекло покрылось пылью, и несколько выше него возведена была крыша. Именно через окна на дальнем конце ее, казавшейся гигантским навесом, и проникал свет. Изгибался туннель потихоньку, на манер подковы, и воздух делался прохладней, пауков становилось все меньше, и Квайр вышел наконец к починенной двери, что служила ему выходом, пересек твердый, захламленный пол, пока не достиг стены, что однажды наверняка была внешней и граничила с садом. Сквозь дыру в стене он выбрался в полутьму; вниз по лестнице, через отрезок голой земли. Теперь Квайр, дрожа и прижимая накидку к телу, приближался к высоченной, обширной стене. Плечо к одному ее участку – и она поддалась, так что он почти выпал в свет дня, в глубокий снег. Квайр захлопнул кирпичную дверь. Он стоял под высоким утесом из пожелтевшего от погоды кирпича, а перед ним простирался длинный, узкий декоративный сад, заброшенный, разросшийся, позабытый, чьи контуры четче обрисовывались снегом и льдом. Черные ветви тянулись к небу, осколки статуй глазели из-под снежных нарядов – полубоги более солнечной державы, в горностае, оледенелые. Дыхание Квайра на эдаком фоне казалось серым. Высоко поднимая ноги, он нырял сапогами в снег, шагая по знакомой, но невидимой тропе меж квадратов, кругов и продолговатостей бесплодных цветников и забитых фонтанов, повернул налево к еще одной стене, всей перевитой вечнозеленым, перепрыгнул маленькую железную калитку, вошел в грот, ступая по немногим свободным от снега булыжникам, дошел уже и до ворот, отпертых его отмычкой, и застыл на склоне холма, где никакой тропы не было. Его мучил голод. Он побежал вниз по склону к густым рядам тополей, обрамляющих дорогу, черную от следов колес,