Господин Великий Новгород (сборник). Даниил Мордовцев

кум, об сосцах-то! – перебил его Сухощек, таща за руку.

      – А что, кум?.. Воистину блажени сосцы…

      – Да ты хозяйку своими «сосцами» соромотишь.

      – Почто соромотить! От Писания глаголю.

      – За короля Козимира! – кричали пьяные голоса.

      Марфа ходила по палате довольная, счастливая, приветливая: то она заговаривала с одним, улыбаясь другому, дружески кивала головою третьему; то подходила к «отцам», взглядом и улыбкой одобряла запальчивую речь Пимена и пожимала плечами на холодное, сухое слово Феофила; то силилась заглянуть в потупленные глаза молчаливого соловецкого отшельника, который упорно не глядел на нее или при приближении ее шептал: «Не вмени, Господи…» То она подходила к блаженненькому Тише и совала в его переполненные сумы либо рыбу, либо куровя печеное, а тот только идиотически улыбался и шептал: «Птичкам моим, птицам небесным».

      Посадник пил меньше всех, больше всего разговаривал с князем Олельковичем, который горячо хвалил литовские порядки, превозносил силу и величие короля Казимира, говорил о льготах и милостях, коими этот мудрый король осыпал своих подданных, и не теснил ни веры их, ни совести. По временам посадник задумывался, как бы силясь разрешить трудный, мучивший его вопрос, и при этом вопросительно взглядывал на Зосиму соловецкого или на постное, строгое лицо Феофила.

      Между тем Димитрий Борецкий, около которого столпилось несколько бояр, положив три поклона перед киотой[28], стоявшей в переднем углу и наполненной дорогими образами в золоченых ризах, снял с гвоздей висевшее там серебряное распятие и положил его на стоявший здесь же аналой[29], покрытый малиновым бархатом.

      – Ты что, сынок, задумал? – спросила удивленная Марфа.

      Все оглянулись на передний угол. Димитрий казался крайне возбужденным…

      – Что с тобой, Митя? На что крест-то вынул? – спрашивала встревоженная мать.

      – Во славу Великого Новгорода, – отвечал тот и снова положил три земных поклона.

      Потом он поднял над головою правую руку со сложенными для крестного знамения пальцами и громко, дрожащим голосом произнес:

      – Се яз Митрей, Исаков сын, Борецкий, целую животворящий крест сей на том, что положити мне голову мою за волю новугородскую и не дать воли той и старины новугородской, и веча новугородскаго, и вечного колокола, и Святой Софии в обиду ни Москве, ни князем московским, а буде голова моя ляжет в поле – и, се обещая, я и вручаю по животе моем на вечную свечу[30] по душе моей[31] все мои земли, угодья и деревни и воды с рыбными ловы, куды топор, и соха, и коса, и лодка ходила: ино гореть той свече вечной у престола Святой Софии до Страшнаго суда, как стоять вечно воле новугородской до трубы архангела!

      Он остановился – бледный и дрожащий. Шум пирующих стих как от удара грома. И посадник и Марфа стояли бледные. На изможденном лице Зосимы соловецкого изобразился ужас.

      – Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! – глухо произнес Димитрий и поцеловал крест.

      – Аминь! –

28

Киот – божница, собрание икон в переднем (красном) углу комнаты.

29

Аналой – высокая подставка, на которую при богослужении кладутся церковные книги для чтения; в богатых домах ставился перед киотом при отправлении здесь священником служб (освящении дома, рождении ребенка и т. д.).

30

То есть на постоянно возжигаемую во время богослужения свечу во здравие.

31

То есть после смерти, на помин.