Я, Есенин Сергей…. Сергей Есенин

она ушла,

      Взяв мои изогнутые плечи.

      Где-нибудь она теперь далече

      И другого нежно обняла.

      Может быть, склоняяся к нему,

      Про меня она совсем забыла

      И, вперившись в призрачную тьму,

      Складки губ и рта переменила.

      Но живет по звуку прежних лет,

      Что, как эхо, бродит за горами,

      Я целую синими губами

      Черной тенью тиснутый портрет.

<<1916>>* * *

      Прячет месяц за овинами

      Желтый лик от солнца яркого.

      Высоко над луговинами

      По востоку пышет зарево.

      Пеной рос заря туманится,

      Словно глубь очей невестиных.

      Прибрела весна, как странница,

      С посошком в лаптях берестяных.

      На березки в роще теневой

      Серьги звонкие повесила

      И с рассветом в сад сиреневый

      Мотыльком порхнула весело.

<<1916>>

      – У нас гости в столовой, – сказал Толстой, заглянув в мою комнату. – Клюев привел Есенина. Выйди, познакомься. Он занятный.

      Я вышла в столовую. Поэты пили чай. Клюев, в поддевке, с волосами, разделенными на пробор, с женскими плечами, благостный и сдобный, похож был на церковного старосту. Принимая от меня чашку с чаем, он помянул про великий пост. Отпихнул ветчину и масло. Чай пил «по-поповски», накрошив в него яблоко. Напившись, перевернул чашку, перекрестился на этюд Сарьяна и принялся читать нараспев вполне доброкачественные стихи. Временами, однако, чересчур фольклорное какое-нибудь словечко заставляло насторожиться. Озадачил меня также его мизинец с длинным, хорошо отполированным ногтем.

      Второй гость, похожий на подростка, скромно покашливал. В голубой косоворотке, миловидный, льняные волосы уложены бабочкой на лбу. С первого взгляда – фабричный паренек, мастеровой. Это и был Есенин.

      На столе стояли вербы. Есенин взял темно-красный прутик из вазы.

      – Что мышата на жердочке, – сказал он вдруг и улыбнулся.

      Мне понравилось, как он это сказал, понравился юмор, блеснувший в озорных глазах, и все в нем вдруг понравилось. Стало ясно, что за простоватой его внешностью светится что-то совсем не простое и не обычное.

      Крутя вербный прутик в руках, он прочел первое свое стихотворение, потом второе, потом третье. Он читал много в тот вечер. Мы были взволнованы стихами, и не знаю, как это случилось, но в благодарном порыве, прощаясь, я поцеловала его в лоб, прямо в льняную бабочку, ставшую вдруг такою же милой мне, как и все в его облике.

Н. В. Крандиевская-Толстая

      Голубень

      В прозрачном холоде заголубели долы,

      Отчетлив стук подкованных копыт,

      Трава поблекшая в расстеленные полы

      Сбирает медь с обветренных ракит.

      С пустых лощин ползет дугою тощей

      Сырой туман, курчаво свившись в мох,

      И вечер, свесившись над речкою, полощет

      Водою белой пальцы синих ног.

* * *

      Осенним холодом расцвечены надежды,

      Бредет мой конь, как тихая судьба,

      И ловит край махающей одежды

      Его чуть мокрая буланая губа.

      В дорогу дальнюю, ни к битве, ни к покою,

      Влекут