Кишиневское направление. Виталий Гладкий

лейтенант писал маме. Казалось, что его юного румяного лица еще не касалась бритва. Тем не менее крепкий торс выказывал в Маркелове совсем не юношескую силу. Обмундирование сидело на нем как влитое, он всегда был опрятен и подтянут. Даже во время поиска по болотистой местности Маркелов умудрялся замараться меньше всех.

      Как-то так получилось, что до войны у него было много знакомых девчонок, но ни одна из них не тронула душу молодого спортсмена-разрядника. Все его помыслы были направлены на совершенствование спортивного мастерства и на учебу, а на личную жизнь времени практически не оставалось.

      – Завтракать! – Во двор вышла хозяйка, дородная женщина в цветастом платке, с закопченным чугунком в руках. – Панове офицеры, мамалыга готова.

      Мамалыга была восхитительна – пышная, ароматная, цвета топленого масла. Разведчики не заставили себя долго упрашивать, и вскоре чугунок показал дно.

      Во двор заглянул вестовой штаба огненно-рыжий ефрейтор Валиков. Форма на нем сидела мешковато, словно была с чужого плеча, а на круглом, как блин, лице в веснушках всегда царило спокойное, безмятежно-глуповатое выражение; даже во время бомбежек и артналетов.

      В общем, Валиков был вылитый солдат Швейк, только родившийся не в Праге, а в русской глубинке, в какой-нибудь Богом забытой деревеньке типа Зюзюкино или Подмышкино. К тому же он довольно сильно «окал», поэтому часто служил мишенью для зубоскалов, особенно бывших городских жителей из центральной части России.

      Увидев Маркелова, он зашагал к нему гусиным шагом, пытаясь чеканить шаг.

      При виде начальства у ефрейтора начинала кружиться голова по причине чрезмерного чинопочитания. Ему казалось, что все командиры рангом выше старшины – заоблачные жители; что-то вроде греческих богов, проживавших на горе Олимп. Впрочем, преклонение перед начальством не мешало ефрейтору делать все по-своему, то есть как Бог на душу положит. Его крестьянская упертость была сродни фатализму.

      Наверное, именно за эту страсть к чинопочитанию Валикова и держали при штабе, потому что более бестолкового солдата трудно было придумать. Но нужно отдать ему должное: уж что-что, а труса он никогда не праздновал.

      Однажды во время артналета Валиков прикрыл своим телом какого-то заезжего штабного генерала, за что получил медаль и чин ефрейтора.

      После этого подвига он какое-то время посматривал на разведчиков свысока, но Татарчук очень быстро опустил его на грешную землю. Какую шутку он сыграл с Валиковым, уже забылось, но с той поры ефрейтор старался обходить старшину десятой дорогой.

      Вот и сейчас, увидев Татарчука, вестовой индифферентно вздрогнул и замедлил шаг; но потом все же собрался и сделал вид, что на подворье нет никого, кроме старшего лейтенанта.

      – Позвольте обратиться, товарищ старшой лейтенант! – Валиков вытянулся во фрунт, выпучив от усердия глаза.

      При этом его нескладная фигура стала еще смешней: одно плечо оказалось гораздо выше другого, сдвинутые вместе