Хроники затерянного времени. Елена Шапран

улыбнулся я, – Паганини играл и на одной струне.

      Я быстро настроил привычные шесть струн и сказал:

      – Ария московского гостя!

      Тут я поймал восторженный взгляд Нины, и меня понесло.

      Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант,

      Расправил нервною рукой на шее черный бант.[1]

      Никогда я так не пел. Руки слились с сердцем, а сам видел перед собой только Нинины глаза. Ребята восхищенно слушали. Я уже минут пять молчал, а они все сидели, не шевелясь.

      – Какая хорошая песня, – сказала, наконец, Вера, – Только… какая-то странная. И играете вы как-то странно.

      – Я же сказал, что почти Паганини, – пошутил я и запел романс.

      Накинув плащ, с гитарой под полою,

      К ее окну приник в тиши ночной!

      Не разбужу ль песней удалою

      Роскошный сон красавицы младой!

      Я пел только для Нины. Я забыл о Мишке, о Вере и, вообще, забыл, где я нахожусь. В чувство меня привели родители Веры, которые пришли домой со смены и громко затарахтели ведрами у входной двери.

      – Серега, пора домой, – потянул меня за рукав Михаил, и я позволил себя увести, не сводя с Нины глаз.

      – Ну, ты и странный! – говорил по дороге Мишка, – нашел на кого глазеть! Она же уродина!

      – Ничего ты не понимаешь, – грустно сказал я, – у нас из-за таких женщин стреляются!

      – Вот еще одна причина, по которой я не тороплюсь в будущее! – рассмеялся Михаил. – А поешь ты отлично. И действительно странно. – Он помолчал. – И дерешься ты отлично. Покажешь пару ударов?

      Мы осторожно пробрались в комнату, стараясь не беспокоить родителей, попрощались, и я шагнул в шкаф. Дома я улегся на диван и стал думать о Нине, и минут через двадцать погрузился в очаровательный эротический сон.

* * *

      Утром я попытался почитать учебник. Ничего не получилось. Смотрел в книгу – видел… Нину.

      Тогда, натолкав в карманы семечек, я пошел искать тот дом, где вчера (в 41–м!) был в гостях. Нашел быстро. Странно, что, будучи мальчишкой, я никогда не бывал здесь. Да, это был тот самый дом, в котором жила Вера, но он был пуст. Наполовину развалившиеся стены, расколотые стекла, перекошенные ставни, короче, разруха полная. Я пробрался через поросший бурьяном двор и вошел в дом. Пусто. Только ветер гуляет. На одной из стен был прикреплен портрет Сталина, покоробленный от сырости. Из дверного проема на меня смотрела крыса. Я выбежал на улицу. Немного подумав, я решил, что мне нужно поговорить с дедом Францем. Вот кто должен знать все! И я направился к нему, по дороге придумывая предлог, чтобы зайти в дом.

      Замечательно, что Франц Иосифович сидел во дворе.

      – Доброе утро! – крикнул я, подходя к калитке.

      – А, Боровской-внук, – дымя папиросой, сказал он, – Жить сюда переехал?

      – На время экзаменов только!

      – Ну-ка, зайди-ка! Я тебя проэкзаменую!

      Я с радостью распахнул калитку и прошел к нему под тень яблони. Сидя на самодельных стульчиках, мы поговорили

1

песня из репертуара рок-группы «Воскресенье»