Николай Гумилев. Слово и Дело. Юрий Зобнин

стонал и хрипел, он хватался за сердце

      И наутро, почудилось мне, задремал;

      Но когда я его разбудить попытался,

      Я увидел, что мухи ползли по глазам.

      Я его закопал у подножия пальмы,

      Крест поставил над грудой тяжелых камней

      И простые слова написал на дощечке:

      «Христианин зарыт здесь, молитесь о нем».

      Что же касается Гумилева, то он, миновав экваториальный лес, смог, по-видимому, беспрепятственно добраться до англичан и затем – до одной из станций Угандийской железной дороги, связавшей в 1901 г. кенийский порт Кисуму на озере Виктории с портом Момбаса на побережье Индийского океана. В марте 1911 года, спустя восемьдесят дней после январского прощания с Адис-Абебой, Гумилев, сев в Момбасе на английский пароход, возвращался – через Джибути и Константинополь – в Россию:

      … Я плыл и увозил клыки слонов,

      Картины абиссинских мастеров,

      Меха пантер – мне нравились их пятна —

      И то, что прежде было непонятно,

      Презренье к миру и усталость снов.

      Это было трудное возвращение: тропическая лихорадка, погубившая безвестного француза в лесах Кении, настигла и Гумилева. Все время – в поезде по пути в Момбасу, потом в портовой гостинице в ожидании парохода и в желанной каюте – он испытывал внезапные приступы жара, который длился сутками, вызывая озноб, бред и странные святые виденья.

      Выходят из мрака, выходят из ночи

      Святой Пантелéймон и воин Георгий.

      Он пробуждался, радостный, и тут же, едва осознав окружающую реальность, погружался в беспросветную, смертную тоску. Она мельком являлась и раньше, бесприютная и лютая, подобная ветхозаветной тоске отвергнутых ангелов и соблазненных ими допотопных исполинов-каинитов[164], теперь же длилась постоянно, пока нарастающий жар вновь не валил с ног в золотое, счастливое сонное сияние:

      Вот речь начинает святой Пантелéймон

      (Так сладко, когда говорит Пантелéймон):

      – «Бессонны твои покрасневшие вежды,

      Пылает и душит твое изголовье,

      Но я прикоснусь к тебе краем одежды

      И в жилы пролью золотое здоровье».

      Самым странным и раздражающим было полное отсутствие чувства победительного вдохновения, которое Гумилев всегда переживал, возвращаясь из очередного странствия. Только что он совершил невероятное путешествие, далеко превосходящее все, когда-либо виденное и испытанное им, но воспоминания о пережитом нагоняли лишь печальные мысли о наивности «геософических» мечтаний о «золотой двери»:

      Я молод был, был жаден и уверен,

      Но дух земли молчал, высокомерен,

      И умерли слепящие мечты,

      Как умирают птицы и цветы.

      Теперь мой голос медлен и размерен,

      Я знаю, жизнь не удалась…

      И, уже готовый оплакать, позабыть навсегда и отвергнуть всю свою нелепую судьбу, он проваливался вновь в лихорадочное забвение, в блаженный жар цели

164

Священная История говорит о первом человечестве, уничтоженном Всемирным Потопом, как о позабывших Бога для земных удовольствий поколениях, в которых стало преобладать «семя Каина» и «всякая плоть извратила путь свой на земле» (Быт. 6. 12). Произошло это потому, что прекрасных каиниток полюбили отпавшие от Бога ангелы: «В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим и они стали рожать им: это сильные, издревле славные люди. И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их были злы во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем» (Быт. 6. 4–6). К этому сказанию обращено стихотворение Гумилева «Потомки Каина» (1909).