Рейс 317. Повести, рассказы. Олег Руднев

глаза мои тебя больше не видели!

      Пулей бросаешься со двора, но еще быстрее тебя настигает материнское «Стой!». Ничего не поделаешь, надо выслушать наставление.

      Наши мамы не любят отпускать сыновей со двора не потому, что много работы, и не потому, что хотят, чтоб мы держались за их юбки. Просто мы взрываемся. Начисто, насмерть – почти каждый день. То на минах, то на бомбах, то на снарядах. У каждого из нас свои запасы, свои тайники, и каждый день то тут, то там слышатся глухие раскаты взрывов. Мамы при этом делаются белее мела, бросают все свои дела и бегут узнавать: чей сегодня? И когда после этого над садами и левадами начинает метаться безутешное материнское «Ванечка… Колечка… Шурочка…», Петька зло сплюнет сквозь зубы и осуждающе скажет:

      – Не сработала макитра[1].

      Это значит, что те, от которых теперь останется в доме только портрет с черной каймою, нарушили элементарные правила саперного искусства. Их у нас много. Мы их сами выработали, сами опробовали – почитай, в каждом дворе кого-нибудь не хватает, – сами строго придерживаемся.

      Со снарядами проще, на снарядах только дураки рвутся. А чего? Не лупи по капсюлю, не трогай головку… То есть трогай, но поосторожнее. Это не бомба. Та посложнее. Да и то, если с умом, так тоже ничего страшного нет. Другое дело – мины, не минометные, конечно. Снаряды мы лущим, как семечки. Для чего? Порох достаем на растопку, да и вообще пригодится. Вот настоящие мины – это да! Если не знаешь, не лезь. Прибереги на всякий случай, но не лезь.

      У каждого из нас свои закрома. Есть чем и стрельнуть, и рвануть… Уж если играем, так по-всамделишному, не с пукалками. Мы тщательно скрываем свое добро друг от друга, потому что, знаете, наши кодексы чести тоже имеют свои границы. К тому же, как ни верти, лучшее место у танка пока принадлежит Петьке: самые большие закрома у него. У этого Буржуя есть все. Хочешь ракетницу – пожалуйста, нож – любой, детонаторы – на выбор. А недавно принес шесть новеньких ручных гранат, немецких. Знаете, тех, что с длинной деревянной ручкой. Не гранатки, а загляденье, в маслице еще. Мы ими рыбу глушили.

      Уж как мы стараемся найти Петькин склад, как стараемся, – ничего не получается. Хитрый до невозможности. Уж, кажется, все вокруг облазили, все изучили. А он прищурит свои «буржуйские» зенки и скажет:

      – Хотите, еще одну штуку покажу? – И прямо на том месте, где мы топчемся каждый день, покажет такую бомбу, что слюнки потекут.

      …Нет, не любят наши мамы отпускать сыновей со двора.

      – Горе мое, я ж прошу… – Мать догоняет меня у калитки и смотрит такими глазами, словно на войну отправляет.

      – Та я, мам…

      Мы брешем, обещаем, клянемся и… взрываемся.

      А матери просят. Что им еще остается делать?

      Я уже за калиткой и собираюсь бежать, как вдруг в окне появляется моя бабушка. Ну теперь все, теперь только держись.

      – Вера, ты його не пускай. – В нашем доме говорят по-украински, но в особо торжественных случаях переходят на русский.

1

Макитра – глиняный горшок. Здесь подразумевается глупая голова.