Света. Сашка Домнин

рной

      обстановки. Пробегал он по желтому линолеуму, по жесткому вытертому паласу с ворсинками, рвущимися на простор по нечеткому периметру; взбирался на диван, не скрипевший разве что от прикосновений этих самых солнечных зайчиков, с коричневым лоснившимся покрывалом, безукоризненно заправленным без единой складки, скрывающим все старые потёртости дивана и оберегающим его от будущих; живые лучики ныряли в вертикальное море ковра на стене, ныряя в его невысокие волны причудливого симметричного узора. Наплескавшись вдоволь меж коротких разноцветных ворсинок, перепрыгивали на бледно-жёлтые стены и, взяв разбег с немного отклеившихся под самым потолком обоев запрыгивали на люстру под белым, выбеленным потолком;  раскачиваясь на висюльках, которые, если взглянуть с правильно выбранного расстояния, походили на хрустальные, перепрыгивали на гарнитурную стенку с сервантом, за стеклянными дверцами которого величественно пылились несколько пёстрых сервизов. Пробегались по чёрному в этот час зеркалу японского телевизора, выделяющегося из общей обстановки  и как бы напоминающим одним своим видом, что времена изменились. И уже затем, вдоволь наскакавшись по комнате, лучики ласково укладывались на  противоположную балконной двери стену, у подножия которой гордо, словно каменные львы, стояли два кресла, ближайшие родственники дивана с лакированными подлокотниками. Стояли они ,как верные стражи по бокам также лакированного журнального столика. А над столиком висел портрет маленькой девочки лет трёх от роду, с кудряшками, украшенными большим бантом и смешными щёчками, на которых так легко вообразить здоровый румянец, несмотря на черно-белую фотографию. Лучи солнца нежно касались портрета и девочка им улыбалась в ответ доброй детской улыбкой. Под портретом висели настенные часы в форме наручных. Время было три часа дня.

      В едва освещенном коридоре послышались шаркающие, тяжелые, медленные шаги и в комнату вошла крупная короткостриженая женщина тридцати восьми лет. Звали её Светланой, в немного уставшем от проделанной за сегодня работы лице легко угадывались черты девочки с портрета, только более крупные и округлые, но появившиеся морщинки лучились у всё таких же добрых глаз. Она неспешно опустилась в кресло, перекатываясь из бока в бок, устроилась поудобнее, вытянула ноги, скрестив полные икры. Она, переделавшая все домашние дела, выстирав бельё, прибрав квартиру и приготовив обед, откинулась в кресле в ожидании. Взяла с журнального столика газету и стала изучать телевизионную программу на сегодняшний вечер. Найдя интересные для себя варианты, она переключилась на чтение сплетен о звёздах эстрады, которыми в изобилии были залиты остальные грубые цветные страницы газеты. Оторвавшись от чтения, Светлана взглянула на часы: "Сейчас Андрюшка придёт", – подумала она.

      Подтверждением стала птичья трель дверного звонка, протяжно разлившаяся по квартире строго три раза. С видимым усилием, но довольно проворно, Светлана поднялась и резво зашлепала тапочками в прихожую. Щёлкнули замки и сразу послышался радостный, сладкий, как мёд, голос Светланы:

      – Пришёл, мой хороший! Проходи!

        В прихожую медлительно, словно ленивец, вошёл молодой юноша четырнадцати лет с большим школьным рюкзаком за плечами. И сразу попал в энергичные руки матери, которая смачно поцеловала его в щёку, хоть для этого ей пришлось приподняться на носочках, ведь парень, не смотря на сильную сутулость, уже был выше её почти на голову.

      – Маааам, – флегматично протянул Андрей, в своей медлительной манере пытаясь выскользнуть из объятий матери.

      – Мой ручки и проходи обедать, – суетилась вокруг него Светлана.

      Андрей снял с плеч рюкзак с видом, будто он весил не меньше двух пудов, и сутуло прошагал в свою комнату. Переодевшись в домашнее, он всё так же неспешна направился в ванную. Мать этим временем суетилась на кухне, накрывая на стол. В окружении голубого кафеля Андрей тщательно вымыл руки и уставился на своё отражение. Овальное лицо имело, как обычно равнодушное выражение и только в зелёных глазах появилось напряжение, точно он на что-то хотел решиться, но никак не мог набраться смелости.

      Когда из кухни раздалось: «Андрюша!», он вздохнул и, как бы передав дилемму, не дававшую ему покоя, в руки судьбы, поплелся обедать.

      – Что ты там возишься? Садись кушать.

      На столе, глянцево-блистевшем подсолнуховым полем, во всю парила и краснела тарелка борща. Рядом на тарелочке аппетитно дожидалось сало, нарезанное тонкими ломтиками, пара кусков хлеба и ярко-зелёные перья лука.

      – Хорошо руки помыл? Ну, кушай-кушай.

      Андрей подтянул поближе тарелку, взял ложку.

      – Аккуратно, не обожгись. Горячее! – заботливо предостерегла мать, не оборачиваясь от кухонного стола, над которым её полные руки ловко накладывали в тарелку пюре с котлетой.

      – Всё горячее ещё, только приготовила. Ешь – набирайся сил. Девки прохода давать не будут.

      Зелёные глаза Андрея закатились куда-то далеко-далеко. Тяжко вздохнув и ссутулившись над тарелкой, он то ли борщу, то ли матери, тихо сказал:

      – Сил по другому набираются…

      – Что? –