Ва-банк. Дженнифер Линн Барнс

нормального детства. Я не переставала думать об этом снова и снова, когда через четыре дня стояла рядом с бабушкином домом, в начале подъездной дороги, ожидая, когда за мной приедут. Если бы оно было нормальным, мы бы не стали прирожденными.

      Вместо того чтобы думать о том, как провела свое детство, переезжая из города в город с мамой, которая обирала людей, убедив их, что она экстрасенс, – я вспоминала об остальных – об отце-психопате Дина, о том, как Майклу пришлось научиться читать эмоции, чтобы выжить. О Слоан и Лии, о том, какие подозрения у меня были насчет их детства.

      Мысли об остальных прирожденных вызывали у меня определенного рода ностальгию. Мне хотелось, чтобы они оказались здесь – все они, каждый из них, – так сильно, что я едва могла дышать.

      – Станцуй это, – произнес мамин голос в моих воспоминаниях. Я буквально увидела, как она, с рыжими волосами, влажными от холода и снега, замотавшись в темно-синий шарф, включает приемник в машине и выкручивает громкость на максимум.

      Это был наш ритуал. Каждый раз, когда мы переезжали – из одного города в другой, от одной отметки на карте к следующей, от одного представления к другому, – она включала музыку, и мы танцевали на наших сиденьях, пока не забывали обо всем и обо всех, оставшихся позади.

      Мама была не из тех, кто считал, что о чем-то можно тосковать подолгу.

      – Выглядишь весьма задумчивой. – Низкий серьезный голос вернул меня в настоящее.

      Я отогнала воспоминания и поток эмоций, которые хотели нахлынуть вместе с ними.

      – Привет, Джуд.

      Человек, которого ФБР наняло присматривать за нами, секунду разглядывал меня, а потом подхватил мой рюкзак и закинул его в багажник.

      – Прощаться будешь? – спросил он, кивнув на крыльцо.

      Я обернулась и увидела, что там стоит бабушка. Она любила меня. Яростно. Решительно. С того момента, как ты меня встретила. Меньшее, что я ей должна, – это попрощаться.

      – Кассандра? – бодро спросила она, когда я подошла. – Что-то забыла?

      Многие годы я считала себя сломанной, считала, что моя способность любить – яростно, целеустремленно, свободно – умерла вместе с мамой.

      Последние несколько месяцев показали мне, что я ошибалась.

      Я обняла бабушку, и она обхватила меня руками и сжала изо всех сил.

      – Мне нужно идти, – сказала я через несколько секунд.

      Она потрепала меня по щеке чуть более энергично, чем следовало бы.

      – Позвони, если что-то тебе понадобится, – велела она. – Что угодно.

      Я кивнула.

      Она помолчала.

      – Мне так жаль, – осторожно произнесла она. – Что с твоей мамой это случилось.

      Бабушка никогда не встречалась с мамой. Она ничего о ней не знала. Я никогда не рассказывала отцовской части семьи, как мама смеялась, или как она придумывала игры, чтобы научить меня читать людей, или то, как мы говорили «несмотря ни на что» вместо «я тебя люблю», потому что она любила меня всегда, вечно и несмотря ни на что.

      – Спасибо, – сказала я бабушке. Голос прозвучал слегка хрипло.