Циники. Бритый человек (сборник). Анатолий Мариенгоф

Потом закрываю глаза, но сквозь опущенные веки вижу еще ясней. Чтобы не вскрикнуть, стискиваю челюсти.

      – Ну-с, товарищ Петров, а как…

      Мамашев пухнет:

      – …Ефраим Маркович?

      – В полном здравии.

      – Очень рад.

      Я поворачиваюсь спиной к зданию. Спина разыскивает освещенное окно третьего этажа. Где же тени? Где тени? Спина шарит по углам своим непомерным суконным глазом. Находит их. Кричит. Потому что у нее нет челюстей, которые она бы могла стиснуть.

      – Ну-с, а в Реввоенсовете у вас все, товарищ Петров, по-старому – никаких таких особых понижений, повышений…

      Товарищ Мамашев снижает голос на басовые ноты:

      – …назначений, перемещений? По-старому. Вчера вот в пять часов утра заседать кончили.

      – Ефраим Маркович…

      Метропольская вертушка выметает поблескивающее пенсне Склянского. Товарищ Мамашев почтительно раскланивается. Склянский быстрыми шагами проходит к машине.

      Автомобиль уезжает.

      Товарищ Мамашев поворачивает ко мне свое неподдельно удивленное лицо:

      – Странно… Ефраим Маркович меня не узнал…

      Я беру его под локоть.

      – Товарищ Мамашев, вы все знаете…

      Его мягкие оттопыренные уши краснеют от удовольствия и гордости.

      – Я, товарищ Мамашев, видите ли, хочу напиться, где спиртом торгуют, вы знаете?

      Он проводит по мне презрительную синенькую черту своими важными глазками:

      – Ваш вопрос, Владимир Васильевич, меня даже удивляет…

      И поднимает плечи до ушей:

      – Аккурат, знаю.

14

      Товарищ Мамашев расталкивает «целовальника»:

      – Вано! Вано!

      Вано, в грязных исподниках, с болтающимися тесемками, в грязной ситцевой – цветочками – рубахе, спит на голом матраце. Полосатый тик в гнилых махрах, в провонях и в кровоподтеках.

      – Вставай, кацо!

      Словно у ревматика, скрипят ржавые, некрашеные кости кровати.

      Грозная, вымястая, жирношеяя баба скребет буланый хвост у себя на затылке.

      – Толхай ты, холубчик, его, прохлятого супруха моего, хрепче!

      Черный клоп величиной в штанинную пуговицу мечтательно выползает из облупившейся обойной щели.

      Вано поворачивается, сопит, подтягивает порты, растирает твердые, как молоток, пятки и садится.

      – Чиго тибе?.. спирту тибе?.. дороже спирт стал… хочишь бири, хочишь ни бири… хочишь пей, хочишь гуляй так. Чихал я.

      Он засовывает руку под рубаху и задумчиво чешет под мышкой. Волосы у Вано на всех частях тела растут одинаково пышно.

      Мы соглашаемся на подорожание. Вано приносит в зеленой пивной бутылке разбавленный спирт; ставит прыщавые чайные стаканы; кладет на стол луковицу.

      – Соли, кацо, нет. Хочишь ешь, хочишь ни ешь. Плакать ни буду.

      Вано видел плохой сон. Он мрачно смотрит на жизнь и на свою могучую супругу.

      Я разливаю спирт, расплескивая по столу и переплескивая через край.

      В XIII веке водку считали влажным извлечением из философского камня и принимали