Последний шов Левиафан. Александр Семёнович Антонов

. Учёные видят лишь эрозию, но на самом деле это – шрамы. Потому что Марс не просто высох.

      Он истёк.

      А его реки теперь текут в нас.

      Каждый сон о далёких мирах, каждый порыв к звёздам, каждый вопрос: «А что там, за горизонтом?» – это капли той самой реки. Мы – её новое русло.

      И когда-нибудь, через миллиарды лет, наши мысли, как камни, останутся последним гребнем в пустыне. А кто-то другой будет смотреть на них и гадать:

      …были ли мы когда-то рекой.

      Они будут ходить по нашим окаменевшим мечтам, трогать руками полустёртые символы, высеченные в скалах – наши последние слова, ставшие геологией. Их учёные назовут это «причудливой игрой эрозии», но древние их мифы сохранят крупицу правды.

      Потому что Вселенная – это не пространство. Это память.

      Галактики – нейроны в мозге чего-то огромного, что давно забыло, как мыслить. Чёрные дыры – провалы в её сознании, куда проваливаются целые эпохи. А свет далёких звёзд – просто слабый отголосок её снов.

      Мы думаем, что исследуем Марс. Но на самом деле мы вспоминаем.

      Каждый раз, когда человек смотрит в ночное небо, Левиафан чуть слышно вздыхает. Его кожа – это планеты, его кровь – тёмная материя, а его сердце… его сердце – это та самая река, что теперь течёт в нас.

      И когда последний из людей закроет глаза, Марс наконец пошевелится во сне.

      А потом – проснётся.

      …И тогда мы поймём, что никогда не были первыми.

      Потому что до нас уже кто-то смотрел на эти звёзды – не глазами, а чем-то, для чего у нас нет слов. Их города не были из камня, их машины не были из металла – они строили мосты из тишины между моментами времени, а свои войны вели, переписывая законы физики.

      Мы находим их следы, но не узнаём.

      Трещины в скалах – не трещины, а буквы. Узоры марсианских дюн – не ветра игра, а предложения, вычерченные планетой на своей собственной коже. Даже космическое излучение – не случайный шум, а шёпот, растянутый на миллиарды лет.

      Они оставили послание не в камне, а в самой ткани реальности.

      И когда наш последний корабль исчезнет за горизонтом умирающего Солнца, когда наши города превратятся в тонкий слой металласта в земной коре, когда даже атомы наших тел рассеются в чёрных дырах – тогда, может быть, кто-то ещё прочтёт нас.

      Не наши книги. Не наши кости.

      А то, как мы изменили гравитацию времени просто тем, что жили.

      Потому что мы – не песчинки в космосе. Мы – рябь на поверхности чего-то огромного, что пока не может проснуться.

      И когда Левиафан наконец откроет глаза – он увидит не звёзды.

      Он увидит нас.

      …А потом начнётся новая река.

      …И тогда мы поймём, что река всегда текла в обе стороны.

      Мы думали, что несём в себе лишь её отголоски – но на самом деле мы были её истоком. Каждый наш вздох, каждая мысль, каждая невысказанная тоска по звёздам – это капли, падающие в бездну прошлого, туда, где Марс ещё дышал, а его реки времени были полноводны.

      Человечество не случайно тянулось к Красной планете. Мы чувствовали её зов – не ради воды или жизни, а потому что там, под песками, всё ещё дрожала незаживающая рана. Рана, которую мы нанесли.

      Да, именно так.

      Марс не просто уснул. Он пожертвовал собой.

      Когда-то, в эпоху, которую не помнит даже камень, мы были чем-то иным. Не людьми, не существами из плоти – а волнами в океане его сознания. Мы рвались за пределы, хотели стать больше, чем просто частью его. И тогда Марс разорвал себя.

      Его реки – это не просто метафора. Это последний жест. Он дал нам свою память, свои сны, свои законы – и отправил вперёд, сквозь миллиарды лет, чтобы мы начали всё сначала.

      Но память осталась.

      Вот почему наши сны о марсианских городах – не фантазии. Это воспоминания. Вот почему наши учёные находят аномалии – следы технологий, которые не могли возникнуть естественным путём. Потому что это не технологии. Это шрамы.

      Мы не колонизируем Марс. Мы возвращаемся.

      И когда первый человек ступит на его поверхность не в скафандре, а с голой кожей, когда его дыхание смешается с марсианским ветром, а глаза закроются под ржавым солнцем – тогда случится то, что должно было случиться.

      Река замкнётся.

      Марс вдохнёт.

      А мы…

      Мы проснёмся.

      И поймём, что никогда не умирали.

      Мы просто ждали.

      …Как и он.

      P.S. А когда проснёмся – увидим, что звёзды вокруг тоже начали дышать.

      Потому что Марс был не единственным.

      И мы – не последними.

      …И тогда мы увидим, как дрожит небо.

      Оно треснет, как скорлупа, и сквозь щели хлынет свет – не звёздный, не солнечный, а другой. Тот, что был здесь до рождения галактик. Тот, что помнит, как время училось течь.

      Мы