Оулд и садо-мазо. Алексей Винокуров

постоянно влюблялись. Вот взять, например, великих. Кого же великих взять? Чайковского, что ли? Нет, не надо Чайковского. Сергея Михалкова взять. Сколько лет-то прожил? Да уж больше, чем я. Женился на молоденькой, чего не жить? И до сих пор бы жил, если бы не споткнулся на ровном месте. Вот она, любовь, что делает! И мне надо так. Не в том смысле, что жениться, это, пожалуй, лишнее. А вот любовь – это обязательно. Вот тогда все получится. Нам, художникам, главное – любовь. Так, значит, и поступим.

      Бормоча «Так и поступим!», роется в груде газет. Находит нужную, выдергивает ее из кучи.

      Художник (просматривает газету). То, что надо! (Вырезает купон, садится, пишет.) «Красивый мужчина – не импотент – составит счастье юной девушки…» (Задумывается, смотрит на себя в зеркало.) Красивый, красивый… Вранье! Художник должен быть правдив. Не красивый, нет! Симпатичный! (Пишет.) «Симпатичный старичок бальзаковского возраста составит счастье молодой девушки». И телефон. (Перечитывает про себя.) Вот так! Вот она, правда жизни!

      Уходит за сцену. Слышно, как набирает телефонный номер.

      Голос художника. Витя? Витенька, у меня к тебе вопрос. Я новую жизнь хочу начать. (Подхихикивает.) Нет, не на тот свет… Я в смысле секса и любви. Объявление составил. (Читает.) «Симпатичный старичок бальзаковского возраста составит счастье молодой девушки». И контактный телефон. Кто гном голимый? Почему? Не круто? Совсем? И не прикольно? А как прикольно? Погоди, записываю. Оулд? Значит, старый оулд? Нет, не старый? Просто оулд? Хорошо. Оральный секс. Это как? Не-ет, я так не буду. Не могу. Нет-нет, воспитание не позволяет. Ни-ни-ни. Даже не уговаривай. Садо-мазо? А это что? А вот это я смогу. Это пожалуйста. Это мне жена по десять раз на дню устраивает. Дело привычное. Записываю. Садо… Мазо… хизм! И адрес! Спасибо, дорогой. (Вешает трубку.) Мы еще посмотрим, кто из нас Пикассо.

      Сцена вторая

      Квартира Художника. Сам Художник выходит на сцену в халате. Сбрасывает его, остается в черных кожаных трусах, черном же жилете, с плеткой в руках. На поясе у него висят наручники. Щелкает плеткой по столу.

      Художник. Садо-мазо, говоришь? Попробуем… (Тихонечко бьет себя плеткой по спине, вздрагивает, кричит). Ай-яй-яй! (Пауза). Нет, вроде ничего.

      Снова бьет. Потом снова.

      Художник. А ничего, бодрит… Хотя, конечно, по собственной воле? Да еще за это деньги берут? Нет, бывают, конечно, истории. Вот когда я был маленький, жил у нас во дворе такой дядька Ефим. Бывало, выпьет на ровном месте и ходит потом от одного мужика к другому, просит его ударить. «Ударь, говорит, меня, ударь, очень тебя прошу!» И так надоест, что кто-нибудь его, точно, ударит. В самое рыло. А ему только того и надо. Тут он в раж входит и все вокруг начинает крушить. И крушит, бывало, пока милиция не приедет. Или пока самому не надоест. Но тут же совсем другая история… Садо-мазо, смотри ты!

      Еще несколько раз шлепает себя по спине, наращивая силу удара. Кряхтит, почесывается. Появляется жена.

      Жена. Это еще