Кевларовый век. Анна Ревякина

ово поют.

      Он уезжает или приезжает?

      Он уезжает или приезжает?

      Она его на поезд провожает

      и слёз не льёт, и не дрожит губой.

      Я знаю, что её зовут Любовь.

      А как его? Да как вообще угодно…

      Любое имя из имён народных

      он сменит на два слога позывных

      и умирать пойдёт за семерых.

      Ну что ты, в самом деле, – он не сгинет!

      Скажи мне (я молиться стану) имя:

      по позывным Господь не разберёт.

      Молись за всех, за весь большой народ.

      И за неё молись, пускай дождётся

      дончанина, самарца, новгородца,

      читинца, москвича и петербуржца —

      поэта, музыканта, вольнодумца.

      Пускай дождётся. Ждать она умеет.

      И доживут они до юбилея,

      чтоб никогда не вспомнить при потомках

      ни этот день, ни поезд, ни котомку.

      А будут помнить что? Как в век кевлара

      она его собою прикрывала —

      живою плотью крепкую броню.

      Словами: «Милый, я тебя люблю».

      Что ни дом, то короб пустой

      Что ни дом, то короб пустой,

      что ни слово, то сух язык, —

      эта боль посильней зубной.

      Бог, как опытный ростовщик,

      назначает такой процент,

      не расплатишься до зимы.

      После смерти не будет цен,

      только свечечки зажжены.

      Под ногами горит асфальт,

      и не слышно колоколов,

      в этом городе плавят сталь,

      проливают свою же кровь.

      А за городом светлячки

      освещают победный путь,

      я гляжу сквозь твои очки,

      я желаю к слепцам примкнуть.

      Что ни дом, то сплошная скорбь,

      что ни голос, то вой сирен.

      Этот город был слишком горд,

      и теперь он пошёл в размен.

      Бог торгуется, как банкир,

      не уступит и двух монет.

      Бог смеётся, что Божий мир

      утверждает, что Бога нет.

      Его смех – канонада дня,

      город плотно берут в кольцо.

      В этот город пришла война,

      я боюсь ей смотреть в лицо.

      Вечный город

      «Не читайте газет, и не будет войны».

      От войны до войны было небо – ни облачка.

      Приезжай к нам в Донецк, привези нам немного воды

      и краюху луны вместо месяца корочки.

      Лунный хлеб так похож на огни Ильича.

      Это главный проспект наш – дорога подлунная.

      Если б город умел мой от боли кричать.

      Если б город умел мой о чём-нибудь думать

      другом. Кроме этой войны, кроме этих расстрелов в упор.

      Если б мог он, то встал бы, прикрыл бы тебя, ротозея.

      Я не знаю, за что ему всё это. И в какой ни заглядывай двор,

      всюду видятся штрих-пунктирные контуры Колизея.

      Я люблю этот город

      Я люблю этот город —

      обетованную степь,

      на лице его порох,

      он видел воочию смерть.

      Он безумен, как шляпник,

      разливший нечаянно ртуть.

      Этот город внезапен,

      но мне не в чем его упрекнуть.

      Он стоит на границе —

      силы света и силы тьмы.

      Он немножечко рыцарь,

      его горы – всего-то холмы.

      Его вены, усталые вены —

      потемневший асфальт дорог.

      Его все обвиняют в измене,

      сочиняют ему некролог.

      Я люблю его, как ребёнка,

      не болеет ли, не озяб?

      Как же тонко в нём всё, так тонко,

      но об этом сейчас нельзя.

      Впрочем, в тонкости тоже сила,

      тоже правда и благодать.

      Я заранье его простила,

      если будет за что прощать.

      Кто читает все эти чёртовы сводки

      Кто читает все эти чёртовы сводки?

      Налей мне водки, промой мои раны,

      мы с тобой в подвале сидим, как в подводной лодке,

      имени русой Марии, имени плачущей Анны.

      Наша лампа-лампочка, наша маленькая лампада,

      жёлтая,