Большая тень от маленькой руки. Андрей Александрович Чистотин

ный мангал,

      душа задела за вершины,

      укол, я песенный вандал.

      Строка за буквой словно ножик,

      отрезать рифменный скандал,

      у музыкантов это прожиг,

      за нерв на дыбу, в звуков дар.

      Платочек пролетел смущённо

      нарушив сердца календарь,

      вдали мигнул кроваво сонный,

      уже пропетый кло…ондайк.

      Я мысль, как двери на цепочку,

      что б в щёлочку на мир взглянуть,

      а там болото, клюква – кочка,

      кислятина, да и хомут.

      Зачем мне чай, сирени столик,

      и шин шипящее – приду,

      Есенина зелёный томик

      ей не заменит тамаду.

      Взгляну в товарный путь фотоник:

      ты за волной с босой ногой,

      а вот листаешь чей – то томик,

      смущая девственный покой.

      Письмо из летнего тумана

      разбитой чаши угольки,

      ох сколько выпито обмана,

      но в жизнь легли черновики.

      Они натянутые в пяльцы

      крестом исколоты давно,

      по шорам тёмным постояльца

      зелёный змей, её вино.

      Смотрю кругом, другие дали,

      кольцо замужества, как Крит,

      здесь минотавры поджидали,

      семейной жизни лабиринт.

      А я вздохнув, надел сандали,

      по тёплой улице, как мышь,

      уже смотрю в речные дали,

      где улыбается камыш.

      Маленькое лето

      Я не могу забыть то маленькое лето

      когда оно фырчит из-под сапог

      дождей печать установило вето

      на тот грибной неведомый чертог.

      И ягоды в дубраве обленились

      цветы запрятав в малахита мох,

      но день в деревне проведённый милость

      твоё тепло и удивлённый вздох.

      Пусть дождь шумит, как загнанное эхо,

      нам не доступна вечера печаль,

      глаза шутливо плавают от смеха,

      нырнуть туда и закричать – “Причаль.”

      Достать вино похожее на зори

      у печки позабыть о колдовстве,

      и губы тихо, мягко скажут ссори,

      запнувшись в этой маленькой строфе.

      Рука тепла, но в пальчиках спят бури,

      глаза, глаза, а что же вам сказать,

      забыться в этой сладкой увертюре

      а уж потом по пуговкам варзать.

      О наше сердце ты ночами бьёшься,

      чтоб сохранить невидимую нить,

      что как кузнечик прыгает, смеётся,

      и позволяет мне тебя любить.

      Мир по весеннему воздушен

      Тьма расплетает косы брега,

      река туманами ворчит,

      в весну кидают горстки снега,

      они как буквы в алфавит.

      Горчицей смазаны вокзалы,

      стыдливо прячутся в ночи,

      то воды грязь с дорог слизали

      и воздух в фартуке горчит.

      Журчанье вод, машин гуденье,

      вся музыка наоборот,

      и барабан, колёсный гений,

      гремит не закрывая рот.

      Твоя рука всё жжёт, всё может,

      встарь, это жажда колдовства,

      а губы царственно помножат

      сиянье звёзд, в цвет божества.

      Проснутся утренние розы

      лучами солнца в позолот,

      весна меняет только позы

      и милой ножки поворот.

      Мир по весеннему воздуш

      я как последний поцелуй,

      не в лоб, тогда я буду скучен,

      войди в закат, где обалдуй.

      Был вечер, май…

      Был вечер, май, стучат вагоны

      на полустанке суета,

      а в окнах мечутся погоны,

      гармонь смеётся, лепота.

      Дверь в рукопашку побороли,

      с подножки прыгает родня,

      одна минутка, бабам зори,

      в глазах слеза на радость дня.

      Состав на выдох, размечтал

      но вдруг губой зашевелил,

      за чмокал, берегись начальство,

      гудок, как капелька чернил.

      Сирень, её цветов проказы,

      у женщин распахнули грудь,

      то бабок жалостливы сказы,

      война – горбушка для подруг.