Белая вежа, черный ураган. Николай Черкашин

го свалилось прямо с небес жестокое испытание. Едва он выехал на шоссейку, как откуда ни возьмись появился немецкий самолет.

      Прыгать в кювет было уже поздно. Лошади неслись во всю прыть, и пушчонка-сорокопятка подскакивала выше передка.

      Дядя Егор, нахлобучив на уши пилотку, пригнувшись, как чапаевец на тачанке, с тоской вслушивался в нарастающий рев «мессершмитта». Еще несколько секунд – свист бомбы, взрыв, смерть…

      – Пречистая Богородица, помилуй мя, грешного…Ах, вы несыти, клячи ползучие! Мать вашу в лоб и по лбу!.. – нахлестывал коней старый солдат и до слез жалел себя, семью свою, которая вот-вот останется без кормильца…

      Обер-лейтенант Шелике бросил истребитель в пике. Шоссе и артиллерийская упряжка с ездовым, вытянувшимся вместе с лошадьми в едином порыве, стремительно приближались.

      Шли последние мгновения чужой жизни.

      Он поймал упряжку в коллиматорный прицел и перевел палец на гашетку… На его фаланге блеснул алмазный перстень-талисман, тот самый, что подарила ему на выпуск из училища бабушка, бывшая фрейлина при дворе Вильгельма II, получившая перстень в знак особой милости от министра финансов Восточной Пруссии, большого знатока женских бюстов и старинных бриллиантов, который любил на досуге постоять за гранильным станком и сам обточил этот камень по огранке мальтийских рыцарей, чьи мастера, перед тем как начать шлифовку, погружали алмаз на сутки в жертвенную кровь…

      Обер-лейтенант Шелике знал, когда нажать на гашетку. Он помнил формулу на упреждение, абсолютно непогрешимую, выведенную его дядей – профессором-математиком Кельнского университета – громоздкую, неудобную, практически бесполезную, но точную ради самой точности, где L – дистанция, V – скорость самолета, W – скорость цели, ε – угол атаки, Q – коэффициент вибрации, 3 – сила ветра в баллах по Бофорту, ψ – поправка на чуть заметную дрожь руки, которую вызывает пульсирующая в жилах кровь…

      Но больше всего обер-лейтенант Шелике надеялся на свою интуицию – мистическую непознаваемую способность человеческого духа, которая в учении Фридриха Шеллинга – именитого родоначальника Шелике – предстает как эфемерный флюид, то есть низшей субстанцией божественного провидения, и как все флюиды, интуиция проходит сквозь оболочку души, воздействуя на разум и волю, очищенные катарсисом, и уже затем проникает в кровь…

      Все четыре пулемета ударили разом – четыре огненные струи вспороли полотно дороги…

      Кровь брызнула в лицо Жилкину, горячая конская кровь, из разорванной бедренной жилы, которую рассекла большая щепка от дышла, в которое угодила пуля, единственная пуля, попавшая в упряжку. Но жеребец продолжал мчаться как ни в чем не бывало. Красноармеец Жилкин погрозил кулаком, улетавшему самолету с черными тевтонскими крестами на крыльях и засмеялся:

      – А все-таки мы живы! Итить твою мать с перебором!!!

      А термосы с едой не пострадали, как и уцелела пушчонка-сорокопятка…

* * *

      Красноармеец Жилкин бежал вместе с остатками взвода к спасительному лесу. Бежал, чтобы укрыться и спастись от бивших с неба самолетов.

      Из всех смертей – мгновенная, пожалуй, всех нелепей.

      Совсем немилосерден ее обманный вид:

      Как топором по темени – шальной осколок влепит,

      И ты убит – не ведая, что ты уже убит.

      Жилкин, пока еще не убитый, бежал, прикрыв темя широкой крестьянской ладонью – как будто он мог спасти голову от летящих пуль и осколков. Бежал, повторяя одну и ту же молитву: «Господи, спаси люди твоя!..» А рядом падали люди из его родного второго взвода.

      Оборвалось дыхание на полувздохе. Фраза,

      На полуслове всхлипнув, в гортани запеклась;

      Неуловимо быстро – без перехода, сразу —

      Мутнеют, оплывая, белки открытых глаз.

      Деревенский житель Жилкин никогда прежде не видел самолетов. Разве что на картинках да несколько раз в кино. Он никогда не видел так близко ни одного самолета, как сейчас. Бешеные беспощадные стальные птицы не просто пролетали над головой, а мчались именно за ним, за его сотоварищами, которые бежали рядом, и впереди, и позади с одной лишь мыслью – поскорее нырнуть в спасительную сень леса. Но хищные птицы с яростным ревом догоняли-обгоняли их и под грозный клекот пулеметов вколачивали в землю большие пули, пришивая насмерть к ней тех, кто не успел увернуться… 222-й стрелковый полк.

      И не успеть теперь уже, собрав сознанья крохи,

      Понять, что умираешь, что жизнь твоя прошла,

      И не шепнуть, вздохнувши в последний раз глубоко

      Всему, с чем расстаешься, солдатское «прощай»…[1]

      Порой «юнкерсы» пролетали так низко, что застили свет и обдавали его горячим ветром и запахом сгоревшего бензина.

      «Господи, спаси и сохрани!» – взывал к небу Жилкин. И Господь его услышал и даровал ему спасение. Жилкин ворвался в чапыжник на опушке и залег под кривой

1

Стихи поэта-фронтовика Юрия Белыша.