Чётвертая стража. Ирина Беньковская

конным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

      © Ирина Беньковская, текст, 2025

* * *

      I. Четвёртая стража

      «Свет на том берегу. Стол заказов, бюро находок…»

      Свет на том берегу. Стол заказов, бюро находок,

      порт приписки всех затонувших подводных лодок,

      столб вдали верстовой, место встречи и дом свиданий,

      грязный скомканный лист неоправданных ожиданий;

      на ладони свистулька из глины огнеупорной.

      Вглубь, и вниз, и вперёд. Вот сомкнулся свод над водою чёрной.

      Стонет молот, уходит холод; из-под пологих

      сводов мерно доносится сердцебиенье многих.

      И нельзя вздохнуть, и скрипит ладья, и не видно света.

      Чьё-то имя мешает петь, как во рту монета.

      Четвёртая стража

      Тот, кто войти под твой стремится кров,

      поёт, не выговаривая слов;

      не кашляет охрипшим nevermore'ом —

      в невидимые дует паруса,

      и тонкие чужие голоса

      ему бесстрастно подпевают хором.

      До сна ли тут, когда сгустилась мгла.

      Жужжи, жужжи, казённая игла,

      верти волчок, царапай дно колодца;

      искрится нить в стеклянном колпаке,

      и свет её с той мглой накоротке,

      что в стены ненадёжные скребётся.

      Твой терпеливый гость тихонько трёт

      напильничком мышиным взад-вперёд.

      Поёт волчок, подрагивает веко;

      жужжи, жужжи, наматывай круги.

      Снаружи, как положено, ни зги,

      ни зверя, ни звезды, ни человека,

      что, собственно, не значит – ни души.

      Звени ключом, бумагами шурши —

      не отменить присутствия, дыханья

      и в воздухе особой тесноты,

      что предваряет взгляд из темноты

      и влажных крыльев лёгкое касанье.

      И, в общем-то, всего осталось чуть —

      неловко улыбнуться и шагнуть

      навстречу, путь себе отрезав к бегству,

      и губы разомкнуть не без труда,

      чтоб прошептать дежурное: «Куда

      ведёшь меня?» И далее по тексту.

      Гавана

      Крик петуха в предрассветную рань

      (ночь пролетела, за нею другая)

      лезвием ржавым вонзится в гортань —

      ты не в Чикаго, моя дорогая.

      Город – как мёртвая роза в руках:

      пальцем коснись, и рассыплется в прах.

      Гомон на пристани, стук молотка,

      мокрых снастей набухающий кокон;

      капля, помедлив, сползает с виска;

      сумерки, срез перепончатых окон,

      влажное кружево, мрак, тишина,

      воск, оплывающий на пол. Страна

      с именем кратким, как выдох – и вдох

      (скрип или всхлип). Цитадель, Фернандина;

      гиблое место, мой ангел. Из трёх

      сотен ангольцев всего половина

      до окончанья дождей доживёт

      (занавес, дрогнув, к кулисам плывёт).

      Полдень, дыхание каменных плит,

      красная нитка на смуглом запястье;

      горсточкой чёрной фасоли гремит

      в такт барабанам нехитрое счастье;

      новые пешки для новой игры.

      Хриплое радио, звон мошкары,

      лепет Масорры и рёв площадей,

      шарканье конги, сухие ладони,

      август, испарина, грохот дождей,

      крики на лестнице, топот погони,

      кровь на губах и бумажный комок —

      пропасть, свобода. В назначенный срок

      всё, что истлело, вернётся опять,

      вспыхнет, всплывёт, прорастёт, повторится —

      ветром, терзающим мокрую прядь,

      запахом патоки, тлена, корицы,

      плесени, спермы, безумья, чумы

      (яростный хор вырастает из тьмы).

      Habana blues

      Чешуя черепичных крыш остывает. Тут

      день – как жидкое олово, ночь – отсыревший трут;

      влажно дышит в лицо сентябрь: ты не бойсь, не выдам.

      Сгинешь зёрнышком риса в мешке – фиг тебя найдут.

      И неровную кладку стены ощутив спиной,

      можно тихо