Княгиня Лиговская. Михаил Лермонтов

и бросился вытаскивать карточку из огня: – увы! одна ее половина превратилась в прах, а другая свернулась, почернела, – и на ней едва только можно было разобрать Степан Степ…

      Печорин положил эти бренные остатки на стол, сел опять в свои креслы и закрыл лицо руками – и хотя я очень хорошо читаю побуждения души на физиономиях, но по этой именно причине не могу никак рассказать вам его мыслей. В таком положении сидел он четверть часа, и вдруг ему послышался шорох, подобный легким шагам, шуму платья, или движению листа бумаги… хотя он не верил привидениям… но вздрогнул, быстро поднял голову – и увидел перед собою в сумраке что<-то> белое и, казалось, воздушное… с минуту он не знал на что подумать, так далеко были его мысли… если не от мира, то по крайней мере от этой комнаты…

      – Кто это? – спросил он.

      – Я! – отвечал принужденный контральто – и раздался звонкий женский хохот.

      – Варенька! – какая ты шалунья.

      – А ты спал!.. ужасно весело!..

      – Я бы желал спать. Оно покойнее!..

      – Это стыд! – отчего нам на балах, в обществах так скушно!.. вы все ищете спокойствия… какие любезные молодые люди…

      – А позвольте спросить, – возразил Жорж зевая, – из каких благ мы обязаны забавлять вас…

      – Оттого, что мы дамы.

      – Поздравляю. Но ведь нам без вас не скушно…

      – Я почему знаю!.. и что мы станем говорить между собою?

      – Моды, новости… разве мало? поверяйте друг другу ваши тайны…

      – Какие тайны? – у меня нет тайн… все молодые люди так несносны…

      – Большая часть из них не привыкли к женскому обществу.

      – Пускай привыкают – они и этого не хотят попробовать!..

      Жорж важно встал и поклонился с насмешливой улыбкой:

      – Варвара Александровна, я замечаю, что вы идете большими шагами в храм просвещения.

      Варенька покраснела и надула розовые губки… а брат ее преспокойно опять опустился в свои кресла. Между тем подали свеч, и пока Варенька сердится и стучит пальчиком в окно, я опишу вам комнату, в которой мы находимся. – Она была вместе и кабинет и гостиная; и соединялась коридором с другой частью дома; светло-голубые французские обои покрывали ее стены… лоснящиеся дубовые двери с модными ручками и дубовые рамы окон показывали в хозяине человека порядочного. Драпировка над окнами была в китайском вкусе, а вечером, или когда солнце ударяло в стеклы, опускались пунцовые шторы, – противуположность резкая с цветом горницы, но показывающая какую-то любовь к странному, оригинальному. Против окна стоял письменный стол, покрытый кипою картинок, бумаг, книг, разных видов чернильниц и модных мелочей, – по одну его сторону стоял высокий трельяж, увитый непроницаемою сеткой зеленого плюща, по другую кресла, на которых теперь сидел Жорж… На полу под ним разостлан был широкий ковер, разрисованный пестрыми арабесками; – другой персидский ковер висел на стене, находящейся против окон, и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские