Кольцо императрицы (сборник). Михаил Волконский

себя и не для меня, а для одного старика… Тут произошла одна история…

      – Верно, на улице подобрал? – опять улыбнулся Лесток.

      – Да, на улице… то есть почти на улице…

      – Так и есть – узнаю моего Левушка! – Лесток говорил довольно правильно по-русски, как иностранец, долго уже живший в России и среди русских, но изредка вдруг прорывался на согласовании слов. – Это так на него похоже; он всегда такой. Ну, где же наш больной? – добавил он.

      Косой увидел по этим словам, что этому важному доктору уже не впервые приходится лечить у Левушки нищих, и вздохнул свободнее. Он кликнул казачка и велел вести их к больному.

      Антипка очень важно вывел их в коридор и, приглашая их следовать за собою, в конце ее растворил дверь в большую, светлую комнату, одну из лучших комнат дома, где находился больной нищий.

      Он лежал на постели, отгороженной ширмами, под чистым одеялом, с расчесанными седыми космами волос, высовывавшимися из-под белого платка, повязанного у него на голове. В обстановку, в которой лежал больной, не стыдно было ввести кого угодно.

      Князь Иван остановился в ногах у кровати, а Лесток подошел к старику, положил на лоб ему руку, попробовал, потом взял смерить пульс.

      Старик открыл глаза, долго, внимательно смотрел на доктора своими побелевшими, мутными глазами, как бы не понимая и с трудом делая усилие догадаться, что с ним хотят делать.

      Лесток держал его за руку и, склонив голову на бок, словно прислушиваясь, смотрел на часы, которые держал другой рукой на колене.

      Старик вздохнул протяжно, глубоко, как мехами, вбирая в себя воздух, и снова закрыл глаза, точно решив, что ему уже безразлично, что бы с ним ни делали.

      – У него голова разбита, кажется, – понижая голос, сказал князь Иван, когда Лесток отпустил руку больного.

      Доктор, не оглянувшись на Косого, развязал платок и стал осматривать голову.

      – Кровь бросали? – спросил он.

      – Бросали, – ответил тоненький голос Антипки, стоявшего у дверей. – Я чашку подавал.

      Лесток снова принялся внимательно и добросовестно оглядывать больного и, провозившись с ним довольно долго и тяжело дыша, поднялся наконец, а затем с серьезным, несколько побледневшим лицом обернулся к князю Ивану и сказал по-французски:

      – Плохо дело, он не выживет.

      – Неужели? Разве это возможно?

      – Да, он уже совсем стар. Два века жить нельзя.

      – Да что с ним?

      – Что! Ничего особенного – просто время помирать пришло.

      – Ну а рана у него на голове опасная? Неужели это он от раны должен умереть? – волнуясь, спросил князь Иван.

      – Может быть, и это повлияло, то есть дало толчок, но этот толчок пришел бы, пожалуй, и сам собою. Такие крепкие старческие натуры выносливы до своего срока, а там вдруг… и все кончено… У меня на глазах много примеров таких было.

      Они уже шли назад по коридору.

      – Но все-таки вы ему пропишете что-нибудь? – сказал князь Иван, как говорят обыкновенно в таких