Проверка огнем. Александр Тамоников

его визитерам, все-таки не выдержал:

      – Товарищи, а зачем вам все это добро?

      Ольга покосилась на капитана Шубина – можно ли рассказывать? Тот откашлялся и коротко ответил:

      – Для секретной операции.

      Начхоз замахал руками:

      – Я почему спросил, не ради любопытства. Не шпион я германский, не боитесь, товарищи дорогие. Женка у меня в банно-прачечном отряде служит, рукодельница, Фросенька. – Морщинистое лицо расплылось от улыбки. – Ты, дочка, не серчай. Понимаю, что не моего ума дело, секретная служба у вас. Да хотел помощь Фросину предложить, ты скажи ей, что требуется, а уж она мигом сообразит из чего да как. Уж такая она у меня мастерица, все умеет – шить, вязать, латать. Уж она не откажет. А насчет болтовни и беспокоиться не надо, уж кто-кто, а она – нет, не скажет. Фросенька заикается сильно и стесняется, так что разговаривает только со мной. С сынком еще нашим Сережкой вот тоже курлыкала, болтала, да погиб он под Сталинградом.

      По лицу каптенармуса прошла серая тень, он провел по лицу рукой и схватился за пилотку:

      – Ну, товарищи дорогие, так что, идем до Фросеньки?

      Капитан Шубин и Ольга Белецкая переглянулись и потом разом кивнули – веди.

      …До самого утра возились над преображением разведчика немногословная Фрося и щебетунья Ольга. Девушка, словно восполняя годы, проведенные в полумраке и вынужденной тишине катакомб, рассказывала о том, как они справлялись в шахтах, спрятанных под Одессой:

      – Спали мы все вместе, мужская спальня была и женская. В куче теплее, ведь топить нельзя, дрова – дефицит и только для готовки. А под землей ой как сыро всегда, хоть летом, хоть зимой. Но у нас школу там для ребятишек устроили, там я и училась, и учительницей для тех, кто помладше, была. Уходили ведь в катакомбы целыми семьями, не оставишь детей малых дома одних. Особенно после того, как фрицы сразу, только заняли Одессу, сожгли заживо двадцать пять тысяч человек в пороховых складах. Вот и пришлось под землей и школу, и кухню, и госпиталь устраивать. Красный уголок, штаб – все своими руками соорудили. Топили нас несколько раз, фрицы узнали, в каких шахтах расположились партизаны, и пустили туда воду. А на выходе поставили автоматчиков, чтобы нас как крыс выкурить и расстрелять, когда побежим.

      Глеб слушал внимательно, поражаясь мужеству людей, которые несколько лет прожили в суровейших условиях катакомб ради того, чтобы вносить свой вклад в борьбу с немецкими захватчиками. Сноровистая Фрося тоже качала головой и хмурилась от рассказов девушки, хотя пальцы ее порхали, словно две бабочки, то над широким картузом, то над пучком серой шерсти, в который превратилась найденная Ольгой пуховая варежка.

      А девушка говорила, и вместе со словами из нее будто выходила многолетняя боль и ужас той жизни, которой она жила в постоянной опасности и жутких условиях, когда на твоих глазах умирают десятки и сотни людей. Они сейчас будто заново проходили перед ней, опять живые, истерзанные холодом, недоеданием и болезнями, однако верящие в победу.