Александр Первый. Дмитрий Мережковский

руками. Во всех движениях его была бесшумно-шуршащая мягкость летучей мыши – ночанки.

      Остановившись у двери кабинета, затаив дыхание, как будто умирающий был там, за дверью, прислушались. Сперва, Мельников, потом Аракчеев наклонился привычно ловким движением к замочной скважине и приложил к ней глаз: государь сидел один, читая книгу. Переглянулись молча.

      Опять вернулись в секретарскую.

      – Проведи отца Фотия, чтоб никто не видал.

      – Слушаю-с, ваше сиятельство!

      – Князевой кареты с набережной не было?

      – Не было.

      – А с Эрмитажа?

      – И оттуда не было. Везде люди поставлены: не пропустят.

      – Смотри же: если что, сейчас доложи.

      – Будьте покойны, ваше сиятельство!

      – Да кучеру Илье скажи, не забудь: ежели государь на Фонтанку поедет – курьера ко мне на Литейную тотчас же.

      На Фонтанку – значило к министру духовных дел князю Александру Николаевичу Голицыну.

      Аракчеев вынул из кармана золотую табакерку и сунул в руку Мельникова. Тот не понял, открыл ее, понюхал с таким благоговением, как будто к мощам приложился, и хотел отдать.

      – Возьми, Ефимыч, на память.

      – Ваше сиятельство! И так милостями осыпан… Не знаю, как за вас Бога молить! – проговорил, целуя ему руку, Мельников.

      – Смотри же, братец, чтоб все в аккурате было.

      – Будьте покойны, ваше сиятельство!

      Когда камердинер ушел, Аракчеев сел в кресло у камина и вынул из портфеля письмо.

      «Любезный мой отец и благодетель, батюшка, ваше сиятельство! Нет вас – нет для меня веселья и утешенья, окроме слез: все плачу да плачу; воображаю, мой отец, что выходите из спальни и целуете меня за сюрприз. А подумаю, что вас нет, – так слезами и зальюсь. Если вы останетесь еще долго там один, то лучше уж прямо к вам на Литейную в тележке приеду, чем представлять вас каждую минуту с растерзанным сердцем. А у нас, батюшка, на мызе благополучно. Люди здоровы, а также скот и птицы. Только в молошнике разбил крышку фарфоровую Матюшка, и я его за то высекла; и Нефеда, и Финогена повара, по вашему, отец, приказу, также высекла хорошенечко. А Француженка и Осенняя Фаворитка отелились на прошлой неделе. В оранжерейных рамах стекла вставили. А соленой телятины две кадушки попортились; я людям на кухню сдала. Поберегите себя, душа моя, ради Христа! В сырую погоду не выходите. На молоденьких не заглядывайся, дружок. Часто в вас сомневаюсь, зная ваш карахтер непостоянный, но все вам прощаю, по любви моей: ежели мне вас не любить, то недостойна я и по земле ходить. Вашего сиятельства по гроб жизни своей слуга вечная, Настя. И за галстучек тоже целую».

      Закрыв глаза, представил себе, как она целует его за галстук и в подбородок, в самую ямочку. Задремал: послышалась музыка ветра в эоловой арфе на одной из грузинских башен, и в этой музыке – баюкающий голос Настеньки: «Почивайте, батюшка, покойно – вашему слабому здоровью нужен покой…»

      Вздрогнул, очнулся. Неровен час – пропустит Голицына.

      Чтобы отогнать дремоту, принялся считать в уме, сколько