Жажда. Вадим Панов

зверёк не хотел покидать укромное логово и возвращаться в жестокий мир, но он, возможно, знал что-то нужное, поэтому милиционер продолжил.

      – Кто тебя так? – взглядом указав на синяк под левым глазом, спросил Петров.

      Мальчишка потупился.

      – Скажи. Мне можно.

      – Мамка, – шумно втянув воздух ноздрями, ответил паренёк.

      Петров оглянулся на причитающую Яковенко, брезгливо поморщился.

      «Ну и семейка…»

      – Ты, главное, не бойся. Мы тебя в обиду не дадим. Как тебя звать, кстати?

      – Остап.

      – А меня Егор Михайлович.

      Петров медленно протянул Яковенко-младшему руку, и тот с опаской её пожал. Ладошка у мальца была совсем холодная, даже ледяная.

      – Скажи, Остап, куда твой батя делся?

      Мальчишка отвёл взгляд, и Петров понял – знает. Или догадывается. Однако давить на него, как на мамашу, нельзя: паренёк только начал открываться и любое неосторожное слово способно его спугнуть.

      – Не бойся, Остап, – ободряюще произнёс милиционер. – Я ж сказал: мы тебя в обиду не дадим.

      – Батя тоже… тоже так говорил… – хрипло заметил мальчишка.

      У Петрова ком к горлу подкатил. В тот миг он больше всего на свете хотел очутиться рядом с ненавистным душегубом Яковенко и пристрелить его, как бешеную собаку. Но говорить об этом Остапу не стал: сколько б тараканов ни водилось в голове Яковенко, был он для мальчишки прежде всего отцом, а следовательно, родным человеком.

      – Скажи, где батя, Остап, – попросил Егор. – Он нам очень нужен.

      – А вы его хотите… того? – Остап посмотрел на милиционера глазами, полными слёз. – Расстрелять?

      – То не нам решать, а народному советскому суду, – ушёл от прямого ответа Петров. – Мы, Остап, просто ловим, кого скажут.

      Мальчишка помолчал недолго, а потом сказал:

      – У меня дядя в селе, матери брат. Может, батя к нему побёг?

      – А что за село?

      – Не знаю, – снова уткнулся в пол паренёк.

      Петров задумчиво пожевал нижнюю губу, затем резко поднялся и, взъерошив Остапу волосы, сказал:

      – Это меж нами, понял? Я вот никому не скажу, а ты?

      Мальчишка охотно замотал головой и с опаской покосился в сторону матери: не смотрит ли? Но той явно было не до сына.

      Петров улыбнулся Остапу уголками губ, оглянулся на Комарова с Яковенко, решил не мешать – пошёл вдоль стен, рассматривая редкие снимки. Вот душегуб с однополчанами на фоне ночного Ростова, где близ Зелёного острова во время гражданской расквартировали их взвод. Вот – с женой в Риге…

      Ничего, что могло бы помочь в поиске сбежавшего лихача, на снимках не было, и Егор обратился к допотопному комоду, стоявшему в углу. В верхнем ящике на первый взгляд ничего интересного, так, тряпьё, но Петров всё равно поворошил его, нащупал что-то твёрдое, достал находку и присвистнул.

      Это был нож, причём старинный, кованный вручную. Клинок довольно длинный, дюймов семь, покрыт полустёршимся узором. Рукоять костяная и не очень большая для столь