Киллеры приходили ночью. Из жизни журналиста. Александр Косвинцев

то? Болит? Где? – спросонья ошарашенно смотрела она. – Ну, все, допрыгался! Как ты не берег свой пузырь, теперь тебе придется оставить его нам. Я вызываю бригаду.

      Пожилой врач с осоловелым от бессонной ночи лицом, узнав, что Альбина тоже медик, на минутку попросился с ней на кухню. Вернулся оттуда с приговором:

      – Вам срочно надо в больницу, уважаемый. Собирайтесь!

      – Так вы же меня даже не глянули…

      – Не волнуйтесь, сейчас глянем.

      Доктор помял ему живот явно для приличия. И – тот же приказ:

      – Собирайтесь. Чем быстрее на стол, тем лучше.

      Дежурила Третья градская.

      Пока ехали, сделанный доктором укол стал загонять боль в задний угол сознания, но, когда проезжали больничный шлагбаум, Карагай еще сильнее, чем в начале пути, заерзал на холодной лежанке в салоне УАЗика. Что было дальше, он не помнит.

      Пришел в себя в палате. Губы пересохли. Нестерпимо хотелось пить.

      – Пить… пить… – жалобно выдавливал он из себя.

      Лежавший на соседней койке старик встал, натянул трико с тройными лампасами и, направляясь к двери, проскрежетал:

      – Нельзя тебе пить. Терпи! Сейчас сестричку покличу. Спать не дает!

      Вместо дежурной медсестры пришел заспанный доктор с совершенно лысой головой и обвисшими щеками. Он был похож на соседского бульдога. Карагай насторожился.

      – Ну, ничего, ничего, как-нибудь обойдется, – прошамкал доктор. – Вы это… Вы не волнуйтесь. Что я сейчас вам скажу, вас может расстроить, но, поверьте, и так можно жить.

      – Что такое? – Карагай стал ни жив ни мертв. – Доктор, что случилось? Операция прошла нормально?

      – Нормально, нормально… Жить будете. Вы, главное, не волнуйтесь. Понимаете, мы… мы… как бы это выразиться… мы…

      – Ну, что – вы? Что вы мычите, как корова? – разозлился Карагай.

      – Мы… мы по ошибке вырезали вам не то.

      Невзирая на затаившуюся боль, которая была почему-то в груди, Иван приподнялся на локтях. Старик на соседней кровати истерично хохотнул и испуганно зажал себе рот крючковатой ладонью.

      – Что вы сделали? По ошибке вырезали не то? Да вы что, в тюрьму захотели! Что же вы вырезали, эскулапы недоделанные?

      Бульдог превратился в болонку. Доктор разве что хвостиком не вилял.

      – Мы… мы… мы по ошибке вырезали вам сердце.

      Карагай в ужасе подпрыгнул на кровати.

      Сидя в окружении смятых подушек и одеял, с удивлением узнал свою домашнюю комнату. С кухни доносилось щебетание дочки. Судя по всему, Альбина поила Милую чаем. Обычная утренняя процедура перед уходом в детсад. Все в порядке. Разве что в груди немного саднит. Ну и сон, мать вашу-перевашу!

      – Вы уже уходите? Милая, ты зайдешь ко мне? Поцеловать папочку, чтобы ему легче было просыпаться?

      Немного погодя послышался веселый детский смех, и в комнату на коленках вползла девочка лет четырех. Она изображала одной ей известного зверя.

      Дочка, вылитая папа, чмокнула его в щеку. Прижала ладошку к своим губкам – колется.

      – Сегодня ты меня заберешь? Я хочу на ту площадку…

      – Пока не знаю… Аль! Алечка, иди сюда, сон расскажу! – позвал он жену.

      В дверном проеме показалась Альбина. Высокая, стройная и эффектная, в антураже хрущовки она выглядела несколько инородно: как будто редкий драгоценный камень вставили в алюминиевую оправу. Молодая женщина была уже в широкой шубке, нисколько не портившей ее фигуру. Несмотря на ранний час, изощренный макияж на лице супруги в который уже раз удивил Карагая – когда только успевает навести такую лепоту? И главное – для кого? У него шевельнулись ревнивые струнки, но он постарался их приглушить. Ревность ведь, говорят, возникает тогда, когда человек считает своего партнера вещью, на которую распространяется право собственности; если у человека возникает ревность к своей половинке, значит, с любовью у него что-то случилось.

      А у него с любовью к Альбине, такой нежной и сексуальной, все было в полном порядке.

      С вожделением глядя на супругу, Карагай передумал рассказывать сон – еще обидится. Альбина очень ревностно относилась к любой негативной информации о Трешке. Больница стала частью ее жизни, пожалуй, даже большей. Хорошо это или плохо, Иван все никак не мог решить.

      – Ну, что тебе приснилось? Ты же не веришь в сны.

      – А! Пустяки. Я уже и забыл, – соврал он.

      – Да?.. Ну, ладно, пошли, Милая, одеваться. – Альбина взяла дочку за локоток. – А не то в садик опоздаем.

      Как только хлопнула дверь, Карагай нырнул под одеяло с головой. Досыпать! Досыпать! На работу в обычном понимании слова, то бишь в редакцию, он ходил не каждый день. Чем немало гордился.

      Минут через пятнадцать раздался звонок домашнего телефона.

      – Чтоб ты провалился! – с неохотой открывая глаза, изрек Карагай в адрес того, кто помешал ему наслаждаться ленью.

      Он вылез из постели и прошлепал