Предупреждение баньши. Шарлотта Ридделл

умный ирландец по имени Хартфорд О’Доннелл.

      Он был доктором, много трудился и в итоге получил право указывать после своего имени членство в Королевской коллегии хирургов Англии. Опытные врачи больницы Гая, где он работал, считали его одним из самых многообещающих специалистов.

      Как я уже сказала, в те дни хлороформ не был известен, поэтому читатели поймут, что у Хартфорда О’Доннелла, многообещающего, успешного хирурга, было куда больше удивительных качеств, чем у его коллег в наши дни.

      О’Доннелла отличали не только ловкие руки и обширные знания, без которых людей не спасти от болезней, но и великое мужество, куда большее, чем требуется врачу теперь. В те дни, как и сегодня, он должен был в совершенстве владеть инструментами, иметь острый глаз, твердую руку и отличную сноровку. Однако помимо этого хирург готов был работать в чрезвычайных ситуациях, умел справляться с трудностями и сохранял уверенность в непредвиденных случаях. Его сердце никогда не ускоряло бег, а ясный ум не подводил.

      Если я и воздерживаюсь от упоминания о выдержке и храбрости, то только чтобы не идти вразрез с общим мнением, которое, среди прочих иллюзий, цепляется за идею, будто выдержка и храбрость противоположны друг другу.

      Хартфорд О’Доннелл, тем не менее, был тверд как сталь. Он знал свою работу и выполнял ее добросовестно. Натянутые нервы, дрожащие мышцы, крики в агонии, лица, бледные от боли и зубы, сжатые от невыносимой муки волновали его не больше, чем каменные лики мертвецов в прозекторской, наводившие ужас на более молодых и неопытных коллег.

      Он не переживал за пациента и не сострадал ему. Для него человеческое тело было лишь искусным механизмом, изучать который интересно и полезно. О’Доннелл любил человека, которого удачно прооперировал (особенно если его недуг был редким и тяжелым), также как Брюнель любил туннель под Темзой или другое уникальное сооружение. Поэтому Хартфорд очень нравился тем, кто оказывался в его руках. Пациенты склонны путать интерес к их случаю, с интересом к ним самим. Штукатур Джон Дик и разнорабочий Тимоти Реган оказались счастливыми носителями необычных болезней, благодаря чему между ними и красивым ирландцем возникла душевная привязанность.

      Если О’Доннелл и был жестким и хладнокровным, разрезая человеческую плоть, об этом полностью забывали или же считали его холодность добродетелью. Когда пациенты, похожие на солдат, прошедших через несколько военных кампаний, выписывались из больницы и встречали его на улице, перспективный врач обращался с ними так, будто вовсе не считал себя важным человеком.

      У этого чужака в чужой стране была великолепная память на лица и истории болезней. И, как все ирландцы, он не считал ниже своего достоинства тепло разговаривать с представителями рабочего класса.

      В Лондоне, как и в Калгиллане, он не упускал случая сказать добрые или приятные слова. Его сердце было жестким, но манеры обходительными. Пациенты, привратники, медсестры и студенты всегда были рады видеть Хартфорда О’Доннелла, излучавшего дружелюбие и счастье независимо от того, шел ли дождь, град или светило солнце.

      Улица могла быть покрыта грязью, а на Лондон опуститься туман, густой, как гороховый суп – О’Доннелл никогда не выходил из себя, не бормотал угрюмый ответ на приветствие привратника, но говорил беспечно и весело с учениками и пациентами, с больными и здоровыми, с теми, кто стоял выше или ниже его по положению.

      И все же несмотря на его достоинства: красивое лицо, хорошую фигуру, непринужденное обращение с людьми и бесспорные хирургические навыки, старшие коллеги, признававшие его талант, задумчиво качали головами, когда собирались вдвоем или втроем, доверительно и серьезно обсуждая своего более молодого собрата.

      Многое говорило в его пользу, но еще большее свидетельствовало против него. Он был ирландцем. И не только по рождению, что коллеги ему великодушно прощали, ведь человек не повинен в капризах природы. Однако типичный английский ум, консервативный и респектабельный, не понимал спонтанные или преднамеренные поступки О’Доннелла.

      Речь, внешность, манеры, предпочтения, стиль общения, привычки выдавали в нем ирландца. В глубине души он по-прежнему любил свой остров, хоть и заявлял, что не собирается наведываться туда снова. Среди англичан он во всех отношениях оставался иностранцем, который, как предсказывали «пророки» Гая, на полной скорости несся к саморазрушению и ни один человек не мог помешать ему.

      – Он не остановится до самого конца, – заявлял один пожилой умник другому, считая, что Хартфорд О’Доннелл продал себя дьяволу и теперь намерен нырнуть в распутство на всю длину веревки перед тем как его вытянут на берег, где нет сладких пороков – ни безумных кутежей, ни диких, грешных страстей. Ничего кроме бессильного плача и скрежета зубов.

      Безрассудный, бесстыдный, умный, злой демон, мчащийся в предназначенное ему пристанище так быстро, как возможно только в Лондоне. Таким было мнение старших коллег о человеке, который жил в своем большом доме совсем один, не считая домоправительницы и ее мужа, игравшего роль дворецкого.

      Джерард-стрит, ставшая знаменитой благодаря Куинси, в те времена не считалась забытым