«Друг мой, враг мой…». Эдвард Радзинский

появлялся дома, его сопровождал я. Я должен был отстреливаться, если нагрянет полиция, чтобы он мог уйти. Он говорил:

      – Мне нельзя попадаться, Ильич и партия останутся без денег. Ты отсидишь за меня.

      До смерти буду помнить их маленький глинобитный домик на промыслах. Так похожий на дом его детства. Но нищее их жилище, в отличие от того дома, сверкало чистотой. Екатерина работала швеей, и все было покрыто ее вышивками и белым кружевом.

      Я спал в крохотной прихожей за дверью, точнее, за простыней, повешенной вместо двери. И слышал их голоса:

      – Как же я по тебе скучаю… Когда ты еще придешь?

      – Приду.

      – Вдова… при живом муже.

      – У товарища Кобы две жены: ты и Революция. И он должен избегать ареста. Так велит ему вторая жена. – Он уже тогда начал говорить о себе в третьем лице.

      – Первая жена. Так вернее, – заметила она.

      – Ты права. Она первая. Она – главнее.

      И я должен был все это слушать. Я, любивший ее! Да, я любил ее! Однажды мне даже показалось…

      В тот день она смотрела на меня с невыразимой нежностью. И когда я уходил, сказала:

      – Приходи почаще. Я так люблю на тебя смотреть… Ты так похож на него… Иногда мне кажется, что он тебя поэтому посылает ко мне… чтоб его не забывала.

      Она родила ему мальчика. Сына назвали Яковом.

      Как-то он не приходил целый месяц и, наконец, послал к ней меня с жалкими деньгами. Она мне сказала, краснея:

      – Я теперь с грудным младенцем. Мы уже не сводим концы с концами. Может, пришлет… немного побольше?

      Я передал Кобе.

      – Ты знаешь, я презираю деньги, – ответил он мне. – Они всего лишь часть проклятого мира, который мы пришли уничтожить. Мы построим мир, где не будет жалких денег. Скажи ей это, и пусть она потерпит. Я ведь все отсылаю на нужды партии. Ленин требует. Пусть сидят побольше в библиотеках. Марксизм – это компас. Без него как им вести наш корабль? Да и полиции надо платить…

      Потом она заболела… У нее оказался туберкулез, и она стремительно угасала. Мальчика перевезли в семью ее родителей. Вскоре я отвез к ним и ее.

      Екатерина всю дорогу молчала, только кашляла. Она стала прозрачная, и кожа будто светилась. И только когда я уходил, попросила:

      – Пусть он придет… побыстрее… хоть на минутку. Ты передай.

      Но в дом ее родителей Коба не приехал.

      И тогда она вернулась в их жалкий домик – умирать.

      Когда Коба понял, что она умирает, он стал безумный.

      – Не уходи, – шептал он. – Голубка моя, только не уходи… Подожди.

      Он схватил меня за пуговицы и закричал:

      – Беги за врачом! Вези его!

      – На какие шиши?

      Он оттолкнул меня и выбежал из дома. А я сидел и смотрел, как она угасает.

      Она вдруг открыла глаза и сказала:

      – Спасибо вам, милый Фудзи… за все.

      И я понял – она все знала.

      Она добавила:

      – Позаботьтесь о нем… ради