Дело «Тысячи и одной ночи». Джон Диксон Карр

вошел, уставился на меня и попытался натянуть маску непоколебимого достоинства, с которой, впрочем, контрастировала длинная красная лента, снятая с коробки шоколадных конфет и булавками пришпиленная ему через плечо, словно перевязь. К тому же он был напуган.

      Третий гость сидел в низком кресле, начищая губную гармошку. Проще всего описать его как молодого человека с лицом старика. Хотя ему было не больше тридцати, его лицо было испещрено морщинами, которые можно заработать, когда в равном количестве смеешься и корпишь над книгами; если не брать в расчет нашего дорогого доктора Фелла, это было, вероятно, самое добродушное лицо, какое я только видел в жизни. Он был настолько возбужден, что казалось, будто он жестикулировал, даже не шевеля руками. Невысокий, в старом твидовом костюме и с черными волосами, подстриженными по немецкой моде, он откатился назад в своем кресле и дружелюбно помахал рукой.

      Тишина. Затем вольер с попугаями ожил. Харриет Кирктон довольно запрокинула голову с вдохновенным выражением лица, раскрыла рот до того широко, что можно было разглядеть прерафаэлитово-розовые гланды, и затянула песню. От этого, казалось, даже крыша подскочила на доме.

      «Кто-кто-кто ко мне в дверь стучится?

      Кто-кто-кто ко мне в дверь стучится?

      Кто-КТО-кто это, кто это, кто?» —

      Сказала служанка-деви-и-ица.

      Рыжеволосый молодой человек вытянулся и заговорил пропитым баритоном:

      – Я вам так скажу: вламываться сюда совершенно недопустимо…

      Молодой старик бесстрастно и мрачно простер свою руку, будто собирался меня загипнотизировать.

      – «Меня не можешь в смерти ты винить, – произнес он грудным низким голосом, – зачем киваешь головой кровавой?»[1] «И Юджин Арам кандалами бряцал, и два стражника шли по бокам»[2]. «О Сэмми, Сэмми, почему же не было у тебя алиби!»[3] – За этим причитанием последовал одухотворенный залп губной гармошки, молодой старик ухмыльнулся и прибавил уже в своей обыкновенной манере: – Добрый вечер, дружище. Присаживайтесь. Коктейль? Как там поживают эти ваши накладные бакенбарды в Скотленд-Ярде?

      Его журчащую болтовню прервал тихий, несколько даже надрывный голос Холмса. Он сказал:

      – Господи, да прекратите же этот цирк.

      Это возымело такое же отрезвляющее действие, как ведро ледяной воды, выплеснутое на голову; никогда прежде я не видел, чтобы люди так молниеносно замолкали. Молодой старик тихонько положил свою губную гармошку куда-то возле кресла и поднял взгляд.

      – Ух-х, – после недолгого молчания произнес он. – В чем дело, Рон? Кажется, ты вот-вот взорвешься.

      – Прошу прощения, что вот так вломился к вам, – сказал я, – но это действительно важно. Кто-нибудь из вас знает человека по имени Рэймонд Пендерел?

      Рыжеволосый побледнел как мел. Другой раскрыл рот, а затем, сообразив что-то, закрыл его, хотя не было похоже, чтоб он мог что-то прояснить. Однако Харриет Кирктон узнала это имя, уж в этом я уверен.

1

У. Шекспир. Макбет. Акт III. Сцена 4. Перевод Б. Пастернака. – Здесь и далее примеч. перев., если не указано иное.

2

 Строка из стихотворения английского поэта Томаса Гуда (1799–1845) «Сон Юджина Арама, убийцы».

3

 Ч. Диккенс. Посмертные записки Пиквикского клуба. Гл. 34.