Наши лучшие дни. Клэр Ломбардо

которая пусть без первоначального намерения, зато с истовой покорностью подарила этому миру целых четыре человеческих существа. И тем не менее факт: столпотворение доводило Мэрилин чуть ли не до истерики – главным образом потому, что все эти тела, нарушавшие личное пространство, были ей неподконтрольны, непонятны и неприятны. Чтоб им провалиться, этим гостям, думала Мэрилин, прячась за старым деревом гинкго. Разумеется, при необходимости она могла «включить аниматора»; это она умела, дар ей такой достался. Вот только годы, долгие годы применения этого дара ее опустошили: сначала любезничать приходилось с состоятельными отцовскими клиентами, затем с мрачноватыми коллегами мужа. Позднее она фестивалила с приятелями своих детей, которым в силу возраста вечно то не так и это не этак. И никто не отменял соседей: только к одним притрешься – глядь, уже новые. Наличествовали также ее покупатели с аналогичным утомительным свойством. А сегодня она терпит в собственном саду сотню с лишним чужаков – мельтешащих, разодетых в пух и прах и уже здорово навеселе. Всё по случаю бракосочетания ее старшенькой, Венди. И она несет ответственность за их приподнятое настроение, будто мало у нее забот. Даже аппетит улетучился, хотя на трех экстрадлинных столах сплошь фермерские суперпродукты, деликатесы. Что ей до угощения, когда мысли исключительно о дочерях? Вон они, в летних платьях пастельных тонов – световые пятнышки на лужайке, плоды чрева ея, зачатые в блаженстве, на которое столь щедр ее муж. Кстати, где его носит? Она погрузилась в материнство, как в море, и вот результат: четыре дочери, четыре оттенка волос, четыре степени тревоги. Она, Мэрилин Соренсон, урожденная Коннолли, гуттаперчевое дитя капитала и трагедии, продукт сомнительного социально-эмоционального союза ирландцев-католиков. Но теперь, после всего, что было, вполне себе адекватная и работоспособная – «функциональная», как нынче принято говорить. Впечатляющая пышность русых волос (цвет собственный) и необходимый минимум знаний о литературной критике и о том, чем живут ее дочери. Она одета в платье-футляр оттенка еловой хвои, не скрывающее того факта, что икры еще упруги, а скульптурные плечи по-девичьи испещрены веснушками. Сегодня она – «мать невесты». Есть в этом выражении нечто театральное – ну и пусть. Она не выйдет из роли, она покажет, уж постарается, что не зациклена исключительно на благополучии своих девочек, ни одна из которых благополучной в этот июньский вечер не выглядит.

      Допустимо ли сказать о нормальности «пощадила»? Как, например, об облысении – пощадило, дескать, облысение целый выводок? Взять Вайолет, вторую по старшинству, красавицу брюнетку в шелковом шифоне, – с самого завтрака у нее чудовищная, а главное, нехарактерная отрыжка. Чем-то спиртным, притом крепким. Венди, старшая, всегда вызывала беспокойство, и если сегодня меньше, чем обычно, похожа на солдатика в осажденной крепости, то определенно лишь потому, что несколько часов назад вышла за человека с банковскими счетами на Каймановых островах и что человек этот, по собственному выражению Венди, является любовью всей ее жизни. Взять Грейс и Лизу – разница в возрасте девять лет, но обе напрочь лишены способности адаптироваться к окружающей обстановке. Грейс – застенчивая, даже зажатая первоклашка, Лиза завершает второй год обучения в старшей школе. Друзей – ноль. Вот как это возможно – вырастить человечков в собственном теле, из собственной плоти – и потом в них же себя не узнавать? А собственно, что вообще такое нормальность с точки зрения социологии?

      Грейси отыскала мать под деревом гинкго. Младшенькой было почти семь. Несносный возраст. С одной стороны, оглянуться не успеешь, как Грейси покинет родительский дом, а в собственном представлении она – дитя, со всеми вытекающими. Не далее как нынешней ночью это дитя попыталось забраться в постель к родителям. Собственно, пустяк, если бы родители в это время не были абсолютно голыми. От вечной тревожности Мэрилин тянуло к мужу – он давал ей успокоение на животном уровне.

      – Солнышко, почему бы тебе не… – Мэрилин осеклась. Ровесников Грейс на свадьбе не было – только карапузы-малыши. И незачем поощрять нездоровую асоциальную любовь Грейс к собакам, незачем советовать девочке пойти поиграть с Гете. Однако Мэрилин остро нуждалась в уединении, хотя бы минутном, – такая сласть этот предвечерний воздух! – Ступай к папе, милая, – сказала Мэрилин.

      – Папы нету нигде, – отвечала Грейс, по-детски плаксиво проглатывая гласные.

      – А ты поищи его. – Мэрилин поцеловала дочь в темечко. – Потерпи без мамы минутку, Гусенок.

* * *

      Грейс побрела прочь. Какое настроение у Венди, она уже проверяла. С Лизой на качелях уже качалась – пока Лиза не отвлеклась на парня, который с официальным костюмом напялил кроссовки. Четыре глотка шампанского – да, прямо из тонкого и звонкого высокого бокала – у Вайолет уже выклянчила. Иными словами, люди у Грейс все закончились.

      Грейс чудно́ было, что нынче – в выходной! – родители не принадлежат ей безраздельно. И что дома все три сестры разом – со своими секретами и требованиями. «Единственное в мире единственное дитя, имеющее трех сестер» – вот как иногда называл ее отец. Грейс немного досадовала на Венди, Вайолет и Лизу, оккупировавших ее личную территорию. Успокоилась она, как обычно, рядом с Гете. Присела под кустом,