Пан Володыевский. Генрик Сенкевич

не помешает тебе возвратиться в монастырь, если пожелаешь.

      – Даю честное слово, что останусь! – отвечал Володыевский.

      И они переменили разговор.

      Заглоба начал рассказывать о сейме и о том, как он возбудил вопрос о неправильном избрании Богуслава, и о Кетлинге. По временам он прерывал свой рассказ и задумывался, но мысли эти, по-видимому, были самого веселого свойства, так как Заглоба часто повторял, хлопая себя по коленям:

      – О-о!..

      По мере того как они приближались к Мокотову, лицо Заглобы принимало беспокойное выражение и внезапно, обращаясь к Володыевскому, он спросил:

      – Помни, что ты обещал не уезжать от нас целый месяц, что бы ни случилось с Кетлингом.

      – Я дал слово и останусь верен ему, – отвечал маленький рыцарь.

      – Вот и дом Кетлинга! – воскликнул Заглоба. – Не правда ли, как он прилично устроился?

      Потом прибавил, обращаясь к вознице:

      – Ну-ка, хлопни бичом!.. Сегодня праздник в этом доме!

      Возница щелкнул бичом, словно выстрелил из ружья. Но не успели они въехать в ворота, как на крыльце показались товарищи и друзья Володыевского. Там были и старые соратники времен Хмельницкого, и молодые товарищи последней войны. Два из них, Василевский и Нововейский, хоть были еще юноши, но уже пристрастились к войне; они удрали из школы почти детьми и уже несколько лет служили под начальством Володыевского, который их очень любил.

      Старшими из всех были некто Орлик Новина, у которого голова была пробита шведской гранатой и запаяна золотом, а также Рущич, этот дикий степной зверь и лихой наездник, уступавший в доблести только одному Воподыевскому.

      Много было еще других гостей; все они, увидев двух знакомых мужчин в повозке, крикнули в один голос:

      – Вот он, вот он! Молодец Заглоба!

      Все бросились к повозке, схватили на руки маленького рыцаря и понесли его на крыльцо.

      – Здорово, дорогой товарищ! – кричали они. – Теперь мы тебя ни за что не отпустим. Да здравствует Володыевский, гордость и слава нашего войска! В степи с нами! В дикие поля!.. Там улетит с ветром грусть твоя!..

      На крыльце товарищи выпустили Володыевского, который приветствовал их; он был очень растроган таким радушным приемом.

      – Ну, как Кетлинг? Жив ли он еще?

      – Жив, жив, – отвечали все хором, но при этом странная улыбка появилась на лицах старых солдат. – Пойдем к нему, он ужасно хочет видеть тебя и, пожалуй, не дождется твоего прихода.

      – Значит, ему не так плохо, как говорил мне Заглоба, – отвечал маленький рыцарь.

      Все вошли в сени, а оттуда в просторную горницу, посереди которой стоял стол с приготовленными яствами, а в углу – скамейка, покрытая белой лошадиной кожей; на ней лежал Кетлинг.

      – Товарищ дорогой! – сказал Володыевский, поспешно подходя к нему.

      – Миша! – крикнул, вскакивая, Кетлинг и начал крепко сжимать