Чёрная дыра. Татьяна Кожевникова

л, что не сможет рассказать об этом людям. Все гипотезы – и огромное притяжение, и мощное радиоактивное излучение пока подтверждались. Возможно, его корабль просто сожмёт, как ненужную бумажку сжимают пальцы перед тем, как выбросить. Возможно, это произойдёт очень нескоро, и он так и будет лететь по спирали лет триста, пока не умрёт от старости. Ведь он ни за что не захочет впасть в анабиоз и пропустить хоть что-нибудь из происходящего вокруг. Жаль, что вся аппаратура вышла из строя. Не слушалась не только система управления кораблём, но и простой персональный комп. Стрелки часов то крутились с бешеной скоростью, то замирали, или двигались с трудом. Самому Альту стало тяжело ходить. Всё это было понятно – гравитация увеличилась настолько, что системные коммуникации корабля уже не могут её сбалансировать. Возможно, скоро Альта прижмёт к полу, и он не сможет шевелиться. Он был готов к этому. А пока ему надо было записывать свои наблюдения. Простой ручкой в простом блокноте. На то он и учёный, чтобы не просто созерцать, а собирать и анализировать наблюдения.

      Он не был первым, кто с огромным упорством добился этой экспедиции, несмотря на то что его предшественники не вернулись. Ни один. Он принёс себя в жертву, но даже не думал об этом. Что стоит жизнь без любимого дела? А что стоит увидеть своими глазами то, что открыл при помощи измерительных приборов и многолетнего анализа? К тому же его самопожертвование принесёт какую-то пользу и любимой науке. Ведь на борту корабля стоит мощный маяк, излучающий радиоволны, которые на Земле будут зарегистрированы и расшифрованы такими же учёными, как и он.

      Скоро, а может быть, и не так скоро, ведь он теперь был вне времени, Альт уже не мог ходить, писать, шевелиться. Его очень занимало то, что он мог видеть, ведь при таком огромном притяжении его должно было сплющить в лепёшку. Он не просто смотрел в иллюминатор, он видел так, будто сидел на носу своего корабля. Ему казалось, что темнота вокруг – абсолютная чернота – была как бы живой. Она сокращалась, пульсировала, сжимаясь и разжимаясь, как огромный червь, только изнутри.

      Вряд ли кто-нибудь узнал бы теперь Альта и его корабль в небольшом комке слизи, длинном, как огромная спагетти, вибрирующая и переливающаяся всеми цветами. Он не видел себя, но постоянно чувствовал лёгкую эйфорию, желание узнать, что же ….

      – Интересно? – белый, слегка смятый листок был бесцеремонно вырван из рук Майи.

      – А что? – подняла она голову, разглядывая мальчишку, стоявшего перед ней с наглой ухмылкой.

      – А тебя мама не учила, что нельзя читать чужие записки?

      – А тебя мама не учила разговаривать вежливо со старшими? – в тон ему ответила Майя. Впрочем, он её не раздражал, даже смешил своим воинственным видом, – Это твои, что ли, записки-то?

      – Ну, положим.

      – А чего ж ты их разбрасываешь везде? Чего мусоришь? Надо в мусорное ведро вкладывать мусорный пакет, знаешь об этом?

      – Не – а. А ты откуда такая умная взялась?

      – От верблюда. А ты?

      – А я не знаю. Кто говорит от обезьяны, кто говорит аист принёс, а те, кто поопытней, говорят, мама с папой родили.

      – Родить родили, да уж больно ты языкастый у них получился.

      – Это я не у них. Это меня улица научила, – мальчишка уже переходил на более миролюбивый тон, но так и стоял на пути у Майи, мешая ей пройти.

      – Вот и оставайся на улице, а мне домой нужно.

      – А ты где живёшь?

      – А вон, – показала Майя на дорогую дверь своей квартиры, в которой она жила уже несколько месяцев.

      – А – а-а-, – неопределённо протянул мальчик, сразу потускнев, уступая ей дорогу.

      – А что так грустно? Хочешь в гости? Раз уж я так провинилась перед тобой, прочитала твои записи, пошли, конфетами угощу.

      Они зашли в квартиру, и пока Майя пристраивала свои пакеты и надевала тапочки, мальчик с большим интересом разглядывал её прихожую.

      – Что, нравится?

      – Ничтяк! – сказал он с восторгом.

      – А у тебя разве не такая же квартира, я тебя видела в нашем коридоре, ты же тоже тут живёшь?

      – Такая, да не такая. Хочешь, сходим потом на экскурсию, чтобы тебе потом ещё приятней в своей квартире было жить.

      – А что? Сходим. Ну, рассказывай, как зовут, что это за бумажки ты раскидываешь, – говорила Майя, ставя перед новым знакомым вазу с дорогими конфетами и вазу с фруктами.

      – А чего рассказывать–то? Зовут меня Борисом. Не вздумай называть Борькой. Терпеть не могу. Я на лето езжу в деревню к тётке, а у них борова Борькой всегда называют. Одного съедят, другого заводят, и тоже Борькой называют. Назло, что ли? – разглагольствовал он, набивая рот курагой в шоколаде, – Ну, живу я здесь. С той стороны, с братом вдвоём. Это его записи. Он писатель.

      – Ух, ты! С роду живого писателя не видела.

      – Увидишь. Только его не