Светлый. Дьякон Джон Святой

ться хорошая девушка», – с тревогой сказала моя мать. «Тебе стоит послушать, что говорят в деревне».

      «О чем?» – спросил я. Но никто так и не сказал. Я знал только, что «шедевр» Маллинаги Ватсьятаны был либо предметом всеобщих шуток, либо источником их глубокого неодобрения. Тем не менее, единственное, что я знал наверняка, это то, что он был писателем, и он был готов платить мне за то, чтобы я приносил ему еду и подметал полы, поэтому я взялся за эту работу. Он был образованным и философским человеком – насколько шокирующими могли быть его таинственные писания?

      -

      Должен признать, что я вошел в его дом с некоторым трепетом после того, что услышал в деревне, но он не был чем-то необычным. Высокий и худой, с глубокими, нежными глазами и доброй, слегка рассеянной улыбкой, он выглядел именно так, как и должен выглядеть философ.

      «Твои обязанности скажут сами за себя», – сказал он мне, когда я пришел. «Если что-то грязное, убери это. Если я позову тебя, ответь мне и сделай, как я прошу. Ты умеешь читать, девочка?»

      Я покачала головой.

      «Как жаль, но я осмелюсь сказать, что вы могли бы ценить духовное, если бы вас правильно наставили. Мою работу мало ценят за ее истинную природу».

      «В чем заключается ваша работа?» – спросил я, сгорая от любопытства узнать, что именно вызвало такую сильную реакцию у всех, кого я знал.

      «Она о способе жить более высокой и более духовной жизнью, чем большинство может постичь», – ответил он.

      Это звучало скучно и далеко за пределами моих знаний или понимания. Но как такое могло привести к такому осуждению? Мое любопытство нисколько не удовлетворил этот неопределенный ответ.

      -

      Дом был большим и роскошным, но другие слуги притихли, когда я заговорил о его работе, покачав головами, когда я поднял эту тему, снисходительно относясь к прихотям их хозяина, но слегка неодобрительно, даже смущенно. Я понял, что если я когда-нибудь узнаю, что именно он пишет, мне придется делать это в одиночку. Я не работал в доме больше нескольких дней, прежде чем нашел возможность войти в комнату Маллинаги под предлогом протирания пыли, если кто-то придет меня потревожить. Был поздний вечер, и я уже несколько часов не слышал ни звука царапанья пером. Я был уверен, что мой хозяин, должно быть, ушел спать. Бесшумно толкнув дверь, я сразу же увидел стопки и стопки пергамента, разложенные на столе. Плотно сшитые, непонятные мне, письмена были втиснуты в каждый дюйм доступного пространства, так что от первоначальной белизны почти ничего не осталось. Стопки заметок были сложены высокими стопками, чернила и перья были свалены в маленькую банку в центре. Огромное количество работы было поразительным. Но когда я подошел ближе, чтобы рассмотреть бумаги более внимательно, то то, что заставило меня ахнуть, были фотографии.

      На всех были изображены мужчины и женщины, обнаженные, большинство из них были скорчены в странных и непристойных позах. Это было руководство по пыткам? Но затем я присмотрелся. На ближайшей картинке была изображена женщина, выгнув спину, согнув ноги под собой так, что затылок покоился на ступнях, бедра раздвинуты, и мужчина на коленях, поддерживающий изгиб ее спины, когда он проникал в нее. Мои глаза расширились. Эти картинки были – священники были правы, это было запрещено, это было неправильно! Но почему же тогда я чувствовал, как моя плоть нагревается, мои нижние области увлажняются от возбуждения?

      «Ты тоже собираешься меня порицать?»

      Я на самом деле закричала от звука голоса Маллинаги, низкого и унылого, доносившегося из темного угла комнаты. Я резко обернулась и увидела, как он наблюдает за мной, подперев подбородок ладонями, нахмурившись, озабоченно.