Тьма двух лун. Алексей Гунарович Зайцев

>

      Глава 1. Приезжие

      Утро в Каменском всегда начиналось с запаха гниющей древесины. Участковый Михаил Северов знал это лучше всех – двадцать лет службы научили его, что даже в июльскую жару город источает этот тяжёлый, болотный дух. Старые избы, построенные ещё при царе, медленно оседали в топкую почву, а их почерневшие стены словно плакали смолой.

      Он привычно натянул форменную рубашку, поморщившись от боли в правом плече – старая рана ныла к дождю. Часы показывали 7:15, как всегда. Михаил никогда не пользовался будильником; внутренние часы участкового работали точнее швейцарских механизмов.

      "Опять консервы с кошкой делить," – пробурчал он, направляясь на кухню. Рыжая Машка, единственная соседка по квартире, требовательно мяукнула. За окном серое небо придавило город свинцовой тяжестью.

      Первый звонок раздался в 7:40. Баба Нина, смотрительница единственного в городе продуктового, жаловалась на подростков, якобы разбивших ночью витрину. Михаил знал – никаких подростков не было. Просто старый фундамент снова просел, вот стекло и треснуло. Но он всё равно записал, пообещал зайти.

      Улицы Каменского встретили его привычной тишиной. Город словно застыл во времени: те же облупившиеся фасады, те же лужи на разбитом асфальте, тот же покосившийся крест на куполе старой церкви. Даже вороны, казалось, сидели на тех же ветках, что и вчера.

      Около десяти утра он заметил незнакомую машину – старенькую "Ладу" с петербургскими номерами. В Каменском редко появлялись чужаки, а если и появлялись, то обычно по делу: заготовщики леса, бригады строителей, изредка заплутавшие туристы. Но конец июля – не сезон для лесорубов, да и стройки в городе давно замерли.

      Машина остановилась у дома Марии Степановны, бывшей учительницы. Михаил невольно замедлил шаг. Из автомобиля вышла женщина – лет тридцати, в светлом летнем платье, неуместном в этой серости. За ней показался мальчик, худой и бледный, как церковная свеча.

      Что-то в ребёнке заставило Михаила остановиться. Может, неестественная прямота осанки или слишком внимательный взгляд, которым тот окинул улицу. Мальчик посмотрел прямо на участкового, и на мгновение Михаилу показалось, что в глазах ребёнка отразилось нечто древнее, нечто, что не должно существовать в мире православных крестов и утренних молитв.

      Женщина взяла сына за руку, и наваждение рассеялось. Михаил тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. "Треснувшая витрина, драка у пивной, угнанный велосипед – вот твои заботы, участковый," – напомнил он себе.

      Но в тот момент, когда дверь дома Марии Степановны закрылась за новыми жильцами, где-то вдалеке, в чаще северного леса, вороны разом поднялись в воздух, будто потревоженные чем-то, чего не могли видеть человеческие глаза.

      К вечеру того же дня в дежурную часть поступил первый звонок. Старик Егорыч, церковный сторож, трясущимся голосом сообщил, что иконы в храме "плачут чёрным". Михаил устало вздохнул и начал собираться. Он ещё не знал, что это только начало, что привычный мир Каменского уже дал трещину, сквозь которую просачивалось нечто, не имеющее названия в человеческом языке.

      А в доме Марии Степановны новый жилец, восьмилетний Даниил, сидел у окна и смотрел на закат. В его глазах отражалось не угасающее солнце, а две тёмные луны, которых не мог видеть никто, кроме него. Пока что.

      Глава 2: Первая кровь

      Егорыч не соврал – иконы действительно плакали. Михаил стоял в полумраке церкви, глядя, как тёмные капли медленно стекают по ликам святых. В тусклом свете закатного солнца, пробивающегося через узкие окна, они казались почти чёрными.

      "Может, протечка какая?" – спросил он, больше убеждая себя, чем старого сторожа. Егорыч только покачал головой, крестясь дрожащей рукой.

      "Третий день уже, Михаил Андреич. Сначала думал – померещилось. Старый стал, глаза подводят. Но нет…" – он поднял фонарь выше, освещая образ Николая Угодника. – "Глядите."

      Михаил подошёл ближе. Капли действительно сочились прямо из-под краски, словно иконы истекали кровью изнутри. Он достал платок, осторожно собрал немного жидкости. Она была густой и тёплой.

      "Отец Владимир знает?"

      "Нет его. Третий день как уехал в епархию. А я… я не решался никому говорить. Да только сегодня…" – Егорыч запнулся, нервно теребя пуговицу на старом пиджаке.

      "Что сегодня?"

      "Пение слышал. Детское. Только не наше, не церковное. Будто на чужом языке. И холодом потянуло, как из погреба."

      Михаил сделал пометку в блокноте, хотя понимал – что толку от протокола в таком деле? Какой рапорт он напишет начальству? "Иконы плачут чёрной жидкостью, требуется экспертиза на предмет чуда"?

      Выйдя из церкви, он закурил, глядя на заходящее солнце. Город затихал, погружаясь в сумерки. Где-то вдалеке лаяли собаки – тревожно, надрывно.

      Домой Михаил шёл пешком, размышляя о странном происшествии. На углу Советской и Лесной он заметил мальчика – того самого, приезжего. Ребёнок стоял неподвижно, глядя на старую церковь. В сгущающихся