птелой глиняной печи, которая, судя по всему, остыла совсем недавно. Старик набрал в грудь как можно больше воздуха и стал тщательно раздувать в ней оставшиеся с ещё полудня и, не успевшие до конца погаснуть от холода, тихонько дотлевавшие в, словно живом, сердце печи, древесные угли. Немного погодя, потихоньку да помаленьку, угли начали снова разгораться и давать, пусть и не такое, как прежде, но всё же прежнее, казалось, навсегда утерянное несколькими секундами ранее тепло своему родному хозяину, который тотчас, не медля, взял в руки охапку берёзовых поленьев из лежащей неподалёку у бревенчатой стены вязанки дров и, не раздумывая, кинул их в горячие объятия ожившего сердца печной топки. Вскоре за вновь затворённой заслонкой послышался гулкий треск сухой горящей древесины, а сырое холодное помещение стало постепенно неспешно прогреваться. Спустя некоторое время хозяин вновь открыл заслонку и подкинул в печь оставшуюся на полу часть дров, не тронув лишь одно небольшое полешко, из которого тут же выстругал охотничьим ножом примерно пару-тройку, небольших по размеру, тонких лучин. Одну из них он поджёг огнём из печи и, теперь уже вполне домашней походкой, медленно направился с ней куда-то в правый дальний угол землянки. Внезапно тёмную комнату озарил яркий и совершенно непривычный для неё свет, исходивший от горящей в зубцах деревянного светца той самой берёзовой лучины.